Секрет политшинели
Шрифт:
Прислушайся, Саня!
Я присел возле немца.
– Mutti, – шептал он. – Mutti…
– Насчет мути какой-то брешет, – перевел Кратов.
– Мутти – значит мамочка, – сказал я.
– Ага! – воскликнул Кратов. – Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.
– Поговори с ним, Саня. Умно поговори, – сказал Шведов. – А ты, Павел, помолчи.
– А про что говорить?
– Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, – пояснил Андрей. – Попробуй
– Как фриц с фрицом, – усмехнулся Кратов. – Валяй, а мы послушаем.
– Постарайся хотя бы узнать, – продолжал Шведов, – где стоят его батареи.
Я потормошил немца за плечо. Он застонал.
– Wer ist da? (Кто здесь?) – спросил он слабым голосом. – Wer ist doch da? (Кто же все-таки здесь?) Ich h"ore nichts… (Я ничего не слышу.)
Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:
– Ich bin Gefreiter Rudi K"astler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)
– Mir kann man schon nicht helfen. (Мне уже нельзя помочь.) Ich hies Helmut Raabe. (Меня звали Хельмут Раабе.) Mutti, Mutti… mir ist so weh… (Мамочка, мамочка… мне так плохо…)
С этими словами немец снова потянулся вверх к скамейке, но тут же сник и замолк. Я еще раз потормошил его, но он больше не откликался.
– Подох, – сказал Кратов, тронув тело сапогом. – Немного вы от него узнали. Вполне можно было сразу добивать. Только зря время потеряли.
– Ничего не поделаешь. – Шведов взял в руки немецкую картy. – Попробуем сами разобраться в обстановке.
Мне было досадно, что так мало пришлось поработать по специальности. Конечно, мои товарищи успели убедиться, что свое дело я хорошо знаю. Но мне хотелось побольше поговорить при них по-немецки. Вероятно, именно поэтому черт толкнул меня на поступок, последствия которого я никак не предвидел. В моей голове блеснула мысль: «А что, если настал мой «звездный час»? Тот единственный и неповторимый момент, когда и я могу совершить нечто значительное. Что-нибудь такое, чтобы у того же Кратова не повернулся язык издевательски подбадривать меня: «Не трусь, переводчик!»».
Услышав очередной зуммер телефона, я схватил трубку и крикнул в микрофон:
– Zur Stelle Gefreiter Rudi K"astler, vierte Kompanie, drittes Regiment, zweiundf"unfzigte Infanteriedivision! (На месте ефрейтор Руди Кестлер. Четвертой роты третьего полка пятьдесят второй пехотной дивизии!) Андрей и Павел остолбенели. Я сделал им знак молчать.
– Was ist Rudi K"astler? (Что это такое – Руди Кестлер?) – прокричала трубка. Позывные? – спросил немецкий телефонист.
– Я их не знаю. Я говорю из трамвая на шоссе. Ваш наблюдатель Хельмут Раабе только что умер у меня на руках. Это все, что я могу нам сообщить. Мне надо идти догонять своих.
– Подожди у аппарата, осел! Я позову командира дивизиона.
Я разжал пальцы и отпустил эбонитовый рычаг, вделанный в корпус трубки. Связь разъединилась.
– Даешь ты жизни, переводчик! – Кратов сделал глубокий вдох, точно вынырнул из воды. Во время моего разговора он не дышал.
Услышав, что немец обозвал меня ослом, Павел выхватил трубку.
– Я с ним сейчас на морском эсперанто поговорю. Без переводчика понятно будет куда идти!
Раздался зуммер. Кратов вдавил рычаг.
– Балтийский флот… – заорал он в трубку. Дальше шла изобретательная трехпалубная брань, зарифмованная на слово «флот». Чтобы остановить вошедшего в азарт моряка, Шведов выдернул концы телефонного шнура, прижатые клеммами к аппарату.
– Ты что, фашистские уши пожалел?! – возмутился Кратов. – Испортил песню! На самом интересном месте.
– Он давно тебя не слушает. Он тебе ответ рассчитывает. И сейчас мы его получим, – ответил Андрей. – Сматываться надо отсюда, и побыстрее. Айда в бетонную трубу. Метров триста позади отсюда проложена под шоссе!
Мы выскочили из вагона. Андрей прихватил с собой немецкую карту и телефонный аппарат. Кратов нацепил на плечи карабин наблюдателя.
Оказавшись на земле, я перемахнул через кювет и побежал к буграм, за которыми мы с Андреем укрывались.
– Куда ты?! Пропадешь, дурень! – кричал мне Андрей. – Айда к трубе! Быстро!
– Сейчас! – ответил я, обернувшись на ходу. Я понимал, что быть настигнутым артналетом в открытом поле смертельно опасно. Вспомнились женщины, убитые у дороги орудиями того же дивизиона, который сейчас обрушит огонь на нас. И тем не менее какая-то отчаянная сила гнала меня по полю. Не мог я расстаться со своим ранцем, с этими вроде бы и не нужными вещами, которые дала мне с собой мама. «Успею, – уговаривал я себя, – успею».
Схватив ранец, я помчался через поле наискосок к бетонной трубе. Шведов и Кратов были уже около нее. Тут же лежала плащ-палатка, в которой они притащили подобранные возле вагона трофеи.
Мы долго молча вслушивались.
– Чего ж он не бьет? – удивился моряк. – Я ж его все-таки крепко обложил! Мертвый бы не выдержал!
– Не хотят вслепую снаряды кидать, – предположил Шведов. – Не знают, нет ли тут поблизости своих.
Он присел на траву. Кратов и я тоже опустились около плащпалатки. Наконец-то выдалась минута, когда я мог высказать товарищам накопившиеся во мне чувства.
– Павел, – начал я торжественно, – позвольте мне пожать вашу руку. Вы спасли мне жизнь.
– Когда это?
– А вон там, у канавы. Если бы вы не уложили того фашиста, мне был бы капут… А если бы не Андрей, я бы вообще бы давно бы…
– Ну, эту песню ты, Саня, зря заводишь, – сказал Шведов. – Никто никого не спасал. Каждый воевал – и все. В том числе и ты. Так что благодарить друг друга не надо.
– Но ведь хорошо, друзья, что так хорошо все кончилось! – продолжал я.
– Что кончилось-то? – нахмурился Андрей. – Вот сейчас докурим и будем воевать дальше.