Секретарь обкома
Шрифт:
«Исторический музей» — увидел Александр надпись славянскими накладными буквами из меди на фронтоне двухэтажного длинного здания, должно быть, ещё александровских времен.
Проехав следующую остановку, он посмотрел на часы. Не так уж и страшно, если Юлия ещё с полчасика повозится с Павлушкой. Решил выйти из автобуса, вернуться назад, к музею, и заглянуть к матери.
Он отыскал Софию Павловну в одном из залов. С деревянной указкой в руках, София Павловна на французском языке рассказывала толпе обвешанных фото и киноаппаратами иностранцев о том, что было на месте Старгорода полторы тысячи лет назад; она указывала на внушительные черепки глиняных корчаг, возраст которых определялся двумя, тремя и более тысячелетиями, демонстрировала
Но вот София Павловна всю эту толпу равнодушных повела за собою в один из боковых гале-рееобразных длинных залов, со стен которого смотрели то суровые, то хитро-усмешливые, то добрые лики бесчисленных святых. Это было драгоценное старгородское собрание древних русских икон.
— Работа Феофана Грека, — говорила София Павловна. В такой-то мере и Александр мог понять ее французскую речь. Пришедшие в волнение, оживившиеся, иностранцы защелкали аппаратами, стараясь получше запечатлеть на пленке обросшего белой гривой и белой струистой бородищей, темноликого, с резкими, меловой краской прочерченными морщинами святого старца.
— Работа Андрея Рублева! — И вновь треск затворов, чтобы на этот раз повезти домой на фотопленках доброе, озаренное золотистым светом лицо Спаса.
Один из иностранцев что-то сказал. София Павловна перевела Александру:
— Говорит, что это гениальная кисть. Иностранец ещё что-то сказал. София Павловна снова перевела:
— Такие, — говорит, — человечные глаза он видел только в Дрездене, у Сикстинской мадонны Рафаэля.
Проводив посетителей, София Павловна позвала Александра к себе в тесную комнатку со старинными сводами и узким церковным оконцем. Комнатка была загромождена всякой всячиной, которой ещё не нашлось места в музейных залах.
— Ну что, сынок? — спросила она, садясь на стул возле стола. — Присядь на эту скамеечку. Где был, расскажи? Как надумал зайти ко мне?
— Мама, ты разве здесь экскурсовод? — спросил и он ее.
— Это особый случай, Шурик. Это очень важные капиталисты. Среди них, кажется, даже искусствовед есть, есть корреспондент крупной газеты. Наши девочки могли бы и растеряться от не слишком-то доброжелательного вопроса. Так как не ты надумал меня навестить?
— Я был у Николая Александровича, мама.
— Да? И что же?
— Не знаю. Ничего я, мама, не знаю. Комбинат у него отличный. Но что из того! Отличных химических предприятий в стране не одно.
— Что же, Шуренька… Ты не спеши. Ты думай. Как папа советовал: по-мужски.
Дома он застал все в полном порядке, — Юлия свое обещание выполнила.
— А ты сомневался? — удивилась она. — Ты, Шура, во мне никогда не сомневайся. Кстати сказать, будь я на твоем месте, я бы женилась на мне. Разница в несколько лет — чепуха. Зато лучшей жены ты бы никогда не нашел во всю свою жизнь. Слышишь? Убежал, чудак!
10
Когда спускались по лестнице, Артамонов взял Василия Антоновича под руку.
— Неплохой доклад, сосед, сделал. Мысли интересные.
Выйдя из подъезда ЦК, они не спеша добрели до площади, на которой возвышался памятник Дзержинскому, постояли, посмотрели на памятник. Было начало шестого. Впереди — бесконечно длинный вечер. Уезжать домой ещё нельзя: на завтра и на послезавтра множество дел — и в самом ЦК, и в Совете Министров, и даже в Академии наук, где Василий Антонович хотел договориться о переводе в Старгород одного из многочисленных институтов, какими ведает Академия. У Артамонова тоже были дела в Москве, тоже, надо полагать, раньше, чем послезавтра к вечеру, домой не соберется.
— Ну, что будем делать-то? — спросил Артамонов. — В «Детский мир» зайти, что ли? Внучатам игрушку поискать. У тебя внуки есть, Василий Антонович?
— Да вот один завелся.
— А у меня их целых три! — Артамонов сказал это не без гордости. — Два парня и одна девчонка. Старшему уже седьмой год.
В «Детском мире» была толкотня и было очень жарко. Отдуваясь, протискиваясь в толпе, добрались до первого попавшегося прилавка, попросили завернуть несколько смешных заводных зверушек, из которых одни играли на скрипках, другие плясали и подпрыгивали.
Василий Антонович ходил за Артамоновым Почти механически. И игрушки он покупал только потому, что так делал Артамонов. А сам ничего не видел и не слышал. Он все ещё переживал свой доклад, сделанный сразу же вслед за докладом Артамонова. Артамонов взял цифрами, показателями, размахом. Артамонов много насеял, он собирается за один год чуть ли не в два раза увеличить поголовье крупного рогатого скота в области, почти в три раза превысить плановое задание по продаже колхозами мяса государству. Сообщение Артамонова было сообщением большого хозяина, отлично знающего, как и что надо делать.
Доклад Василия Антоновича, плод коллективного творчества бюро обкома, по цифрам был значительно скромнее артамоновского; он не был таким эффектным и категорическим, но в нем содержалось немало серьезных раздумий, и внимательный слух секретаря ЦК, который вел бюро, кажется, уловил в словах Василия Антоновича даже некоторые сомнения; и если рассказанное Артамоновым приняли безоговорочно, — то о докладе Василия Антоновича было немало разговоров и споров. Василий Антонович больше половины своего времени посвятил перспективам повышения культуры в области и улучшению в связи с этим партийной и пропагандистской работы. Все три дня совещания он беспокоился о том, не перекосил ли так доклад, не ушел ли в нем от главного? Но сегодня, подводя итоги совещанию, секретарь ЦК сказал добрые слова и о выступлении Артамонова, и о выступлении Василия Антоновича. Василию Антоновичу показалось при этом, что секретарь ЦК даже как-то больше опирался на него, чем на Артамонова. Секретарю ЦК явно понравилась та перспектива, какую наметили стар-городцы, понравились их широкий взгляд, их волнение и беспокойство за будущее, их мысли о неразрывности экономики и культуры.
Василий Антонович ходил за Артамоновым, глубоко раздумывающий. Его толкают со всех сторон — и в бока, и в спину, бьют по коленям сумками, как на грех такими увесистыми, будто в них утюги. Одна ошалелая бабуся с ходу таранила его головой в живот, а пышная гражданка, опорожнившая на себя, должно быть, целую бутылку духов «Красная Москва», уперлась ему в спину своим железным пальцем, да так и движется, не отставая. Он сносит все безропотно. У него отличное настроение. Люди вокруг даже и не подозревают, как хорошо и радостно у него на душе, им совершенно неведомо, какой он переживает внутренний подъем. Может быть, они полагают, что секретари обкомов хулу и похвалу приемлют равнодушно? Нет, секретари обкомов так же радуются доброму слову о себе, о своей работе, как токарь радуется доброму слову о его работе, как радуются пахари или трактористы, птичницы или доменщики, директора магазинов или пилоты воздушных кораблей, как школьники, наконец, когда их труд, их старания замечены и отмечены.