Секретная почта
Шрифт:
— Такие безгрешные попадают прямо в царство небесное. Помолись, мальчик. Полетишь, как ангелочек… Все ангелы белые, а ты красный.
Меня подвели к этим березам. Куприйонас, немец и еще какой-то парень — у него в кармане вместе с пригоршней патронов были молитвенник и четки.
— Нагни, Юргутис, березу… — велел Куприйонас парню.
Тот, стиснув зубы, стоял в стороне.
— Живее, живее… Только выбери гибкую…
Сгорбившись парень поплелся по снегу к березам. Ногой он лягнул ствол — снег посыпался. Потом вдруг обернулся, приподнял автомат, и сквозь сыплющиеся хлопья полетели молнии выстрелов. Куприйонаса он уложил
— Беги, мальчуган! — воскликнул парень. — Шпарь и не оборачивайся…
Позади грянул взрыв гранаты, а впереди я слышал стрельбу. Под ногами хлюпали «окошки» Змеиного болота. Как я выкарабкался, сам не знаю… Помню — солдаты завернули меня в палатку, положили на лыжи и тащили до местечка. Тот парень шел рядом.
…Возле нас тихо шелестели березы. Высокие, раскидистые, красивые. По валу, который опоясывал пустошь, медленно шел экскаватор. Он казался маленьким, как черный жучок, в этих широких, красноватых болотах, расцвеченных ярко-зелеными лоскутами.
Далеко, на другом краю, среди аира стояло несколько журавлей. Подняв клювы, они наблюдали, как медленно движется машина.
Было тихо. Жарко. Самый полдень.
СОЛДАТСКИЙ НОЖ
Служащий Каунасской водопроводной станции Повилас Варненас лежал одетый на диване и ждал самого худшего. В комнате царил белесый, мутный предрассветный полумрак, томительный и густой, какой бывает, когда солнце еще не взошло, а ночь отходит медленно и неохотно.
Варненас глядел на окна, перекрещенные полосами бумаги. Ему казалось, что эти белые штрихи на стеклах вывела смерть с косою. В полумраке бумажные полосы напоминали разинутую пасть.
Где-то вдалеке гремели артиллерийские орудия. Оконные стекла дребезжали. Распахнутая белая пасть позевывала.
Было очень страшно, знобко, ныли кости. Повилас Варненас сел на край дивана, послушал канонаду, а потом босиком подошел к окну и тихо открыл его.
Теплая ночь струилась в комнату, в темной синеве блестели золотистые звезды. На улице шелестели цветущие липы. Но было страшно, неуверенно, жутко.
Во дворе раздались чьи-то шаги. Перевесившись через окно, он успел увидеть только черную тень за углом дома.
Скоро шаги послышались на лестнице. Топ-топ-топ — размеренно приближались они к дверям Варненаса. Он стоял босой, побледневший, готовый к встрече с неведомой судьбой. Неизвестно почему, он быстро застегнул пиджак, пригладил взъерошенные волосы.
Кто-то постучал в дверь осторожно, но настойчиво.
Варненас молчал.
— Спишь, что ли, Повилас?
— Разве в такую проклятую ночь, Дзидас, сомкнешь глаза? — ответил Варненас, быстро бросился к двери и впустил Дзидаса, механика водопроводной станции. Тот был в шляпе, брезентовой куртке, с гаечным ключом в руке.
По воскресеньям, надев выходной костюм, механик обязательно надевал шляпу. Но в этот рассветный час Дзидас в шляпе показался Варненасу сумасшедшим, а его неподвижные, белесоватые глаза — глазами утопленника.
— Садись!
Дзидас
— Нас-то будут взрывать? — скрипучим и грубым голосом спросил Дзидас.
— Непременно.
— Сегодня утром?
— Должно быть…
Дзидас тяжело вздохнул. Гаечный ключ он все еще держал в руке.
— Где шатаешься ночью? — спросил Варненас, зашнуровывая ботинки.
Нужно что-то делать. Но что? Их всего двое, и они бессильны. Вал фронта подкатывается к городу. Водопроводная станция молчит: убежали инженеры, попрятались мотористы, моторы выключены. Вчера в обед заезжали немецкие мотоциклисты и велели всем убираться — будут взрывать.
Прошел день, вечер, идет к концу тревожная ночь — уже почти утро. Взвинчивающая нервы орудийная музыка не прекращается. Город, кажется, съежился, спрятался, исчез. Даже гитлеровцев не видать. И только они — Дзидас и Варненас, два сторожевых привидения — дежурят, угнетаемые ужасным предчувствием и слабой надеждой.
Может, подрывники забыли их? Может, немцы только погрозили, разогнали всех и сами удрали? Варненасу кажется, что он, будь это возможно, снял бы с плеч пиджак, набросил на водопроводную станцию и укрыл бы ее от дурных глаз. Но почему Дзидас надел ночью шляпу, почему глядит белесоватыми глазами и так мало разговаривает?
— Сколько лет работаешь на нашей станции? — прерывает неприятное молчание Варненас. — Говори. Язык отнялся, что ли?
— Пальма в машинном зале — мое дерево, — ответил Дзидас. — Идем, польем… Завтра они ее, наверное, вырвут… Или сожгут.
— Будут взрывать — всё разнесут. И меня, и тебя, и пальму… — ответил Варненас, однако предложение Дзидаса ему понравилось. Скорее из этой комнаты, в которой так душно, что хоть ворот рубахи на себе рви!
Они идут, поднимаются по лестнице, — двое на пустой водопроводной станции, где столько лет днем и ночью не прерывалось гудение машин. Билось сердце станции. А теперь она глухая и немая. Кругом темь. Ни единого огонька. Разве это не предсмертный покой?
Варненас вынимает из кармана связку ключей. Звякая ключами, как колокольчиком, они молча идут. Поднимаются на несколько ступеней, останавливаются у железных дверей, открывают их. Молча входят в машинный зал. Приторно пахнет маслом, вроде квашеных яблок. Дзидас оживляется и идет куда-то к стене. Он тянет шнур занавески. Щелкает пружина, и темная штора поднимается вверх. Розовый утренний свет льется через верхушки дубов. Свет окрашивает и выложенные белыми плитками стены зала. Они сверкают словно красноватый мрамор. Черные насосы, будто опустившиеся на колени великаны, склонив головы, как бы молятся в храме из розового мрамора.
Дзидас приносит жестянку с водой. Он склоняется над деревянным ящиком, недалеко от доски реостатов. В ящике пальма, распростершая широкие, длинные руки. Она благословляет стоящие на коленях, охваченные отчаянием насосы.
Механик заботливо льет из жестянки воду на чернозем, в который крепко вросла зеленая пальма.
— Ты была маленькой, а я был молодым… — говорит ей механик. — Ты хочешь жить, а есть люди, которые хотят твоей смерти…
Варненасу надоедает это монотонное и грустное бормотание Дзидаса. И он выпаливает: