Секретная зона: Исповедь генерального конструктора
Шрифт:
Сотрудники лабораторий с головой окунулись в расчеты, эскизы макетов, в проверки вариантов облучателей антенн, волноводных узлов, резонаторов, ловлю проклятых КСВ - коэффициентов стоячей волны. Техники, измерявшие КСВ, придумали ему свою расшифровку: «Какая сволочь выдумала?»
В наши дела постоянно вникал Амо Сергеевич Елян, оказывал помощь в изготовлении макетов в опытном производстве. В одном из разговоров с ним мы с ведущим конструктором по антеннам Б-200 Заксоном вскользь высказались о необходимости иметь для антенных измерений ровную площадку, свободную от всяких предметов, деревьев и строений. Елян тоже как бы вскользь спросил о требуемых размерах площадки. А через два дня он вызвал меня к себе, показал распоряжение Совмина о передаче в
– Нравится?
– спросил меня Елян.
– Не то слово, Амо Сергеевич. Я чувствую себя как тот казак, который не успел рот открыть, как туда сама полезла галушка.
– Не галушка, а вареник, искупавшийся в масле и сметане. И потом, как это понимать: если вы - Вакула, то я - Пацюк, который знается с нечистой силой? Ну ладно, я не в обиде, но вы постарайтесь поскорее подготовить приказ для хозяйственников по оборудованию антенного полигона. А сейчас вернемся в КБ, надо созвониться с директором завода насчет выселения его хозяйства с этой территории.
Директор авиазавода ответил Еляну, что в распоряжении сказано о передаче площадки аэродрома, поэтому ангар передаче не подлежит. Елян ответил, что это называется крючкотворством, но если уважаемому директору так угодно, то будет специальное распоряжение и по ангару.
С тех, пор прошло всего лишь полгода, а на антенном полигоне уже проверяется по вышке экспериментальный макет высокочастотного тракта Б-200: антенны, передатчики, приемники. И ничего, что все это хозяйство еще капризничает, порой выдает всевозможные фокусы, - главное в том, что оно работает, а все фокусы и капризы - дело поправимое. Фактически макетный радиотракт уже готов к стыковке с аппаратурой макетного видеотракта - низкочастотной части станции.
На первый взгляд вполне успешно шли дела и с разработкой приемоответчика. Мощность ответчика, замеренная в лаборатории, с хорошим запасом была больше заданной. И не только по приборам, но и по яркому свечению неоновых индикаторов, по смачно трещавшим искрам на ногте, прикладываемом к фидеру. Аппаратура была признана готовой к облету на самолетах, чтобы убедиться, что можно устанавливать приемоответчики на ракетах. Но именно при облетах выяснилось, что дальность видимости сигналов ответчика на локаторе в десять раз меньше требуемой. В чем дело? Проходили сроки, близился Новый год, а ребус остался неразгаданным, и вокруг него зашевелились офицеры госбезопасности.
В этот довольно острый период Вольман все чаще начал жаловаться на плохое самочувствие. Прижимает сердце, особенно к концу дня. Наверное, от переутомления: до перехода в КБ-1 пришлось два года быть без отпуска, после перевода неудобно было начинать работу на новом месте с отпуска. Да и теперь - какой может быть разговор об отпуске при такой срочной работе?
Я посоветовал Осипу оформить себе санаторную карту и путевку - в декабре это не очень сложно, пообещал отпустить его, как своего зама, в отпуск хотя бы на время действия путевки. А пока начал его насильно выпроваживать с работы пораньше. Перед отъездом Вольмана в Сочи я посоветовал ему подать заявление на имя начальника КБ-1 Еляна об оказании материальной помощи на лечение и тут же написал свое ходатайство на заявлении. Когда же референт докладывал это заявление Еляну, в кабинете Амо Сергеевича случайно оказался Расплетин. Услышав, о чем идет речь, он сказал:
– Вольмана сейчас нельзя отпускать. У них в отделе полный завал с приемоответчиком.
– Но ведь Кисунько ходатайствует. В отделе много специалистов, и там делаются ответчики не только для «Беркута». Разберутся, тем более Кисунько остается на месте. Доктор наук, - ответил Елян.
– Одно дело читать лекции, писать книжки и диссертации и совсем другое дело - самому сделать вещь.
По настоянию Расплетина Елян написал на заявлении: «В предоставлении отпуска воздержаться». Потом сообщил об этом по телефону мне, но я ответил, что Вольман уже в отпуске и речь идет только об оказании ему материальной помощи. Тогда Елян вызвал меня к себе и устроил мне разнос за нарушение порядка предоставления отпусков руководящему составу, состоящему в номенклатуре начальника КБ-1. Я ответил, что отпуск оформлен отделом кадров, который, вероятно, счел достаточным моего согласия как начальника отдела на отпуск своего зама. После этого телефонная буря прошла из кабинета Еляна в отдел кадров, а Расплетин решил добавить оборотов разбушевавшемуся Амо Сергеевичу:
– Я прошу отозвать Вольмана из отпуска. Иначе я как зам. главного конструктора снимаю с себя ответственность за срыв сроков по приемоответчику.
– А я как начальник отдела снимаю с себя ответственность за все работы, если вместо меня в отделе начнут безответственно командовать все, кому захочется, - ответил я и добавил, обращаясь к Расплетину: - Тем более что вы прекрасно знаете, что Вольман - чистый антенщик и никакого отношения к приемоответчикам не имеет.
Елян как-то сразу успокоился и примиряюще сказал:
– Может быть, пусть все же человек отдохнет? Если бы не уехал - тогда другое дело. Давайте не торопиться, подумайте.
Но через полчаса он опять позвонил мне и приказал немедленно представить ему на подпись завизированную телеграмму с вызовом Вольмана из Сочи. Я сразу же передал ему через референта бланк телеграммы, на котором было написано: «Амо Сергеевич! Очень Вас прошу не вызывать Вольмана из отпуска». На это Амо Сергеевич ответил мне по телефону:
– Сообщаю мою устную резолюцию на вашу «телеграмму»: «Вы упрямец!» - Но сказано это было с нарочитой притворной строгостью. Значит, буря миновала.
Все же через несколько дней за подписью полковника Кутепова был послан телеграфный вызов Вольману в Сочи. Об этом не знали ни я, ни Елян. Я был удивлен, увидев вошедшего ко мне в кабинет Вольмана, по-детски растерянного, виновато улыбающегося, с правительственной телеграммой в руке. С ним успели «поговорить» кутеповские молодцы-госбезопасники. Обвинили, что он сбежал в отпуск, обойдя руководство, в самый сложный момент дезертировал. Грозили тем, что он может попасть в спецконтингент и там уж ему помогут всерьез заняться делами «Беркута». Говорили многое, от чего этот мягкий, впечатлительный человек, добросовестный работяга, долго не мог прийти в себя. У него был нездоровый цвет лица, я его как мог успокаивал и отправил домой на отдельской «Победе».
На следующий день Вольмана видели на пути от троллейбусной остановки к проходной, где он часто останавливался, прислоняясь к троллейбусным столбам. От проходной прошел, пошатываясь, в одну из лабораторий. А вскоре из этой лаборатории позвонили в санчасть. Его уложили на лабораторном столе, кто-то расстегнул ему воротник рубашки, кто-то подносил ему стакан с водой. Из санчасти ответили, что у врача нет пропуска в лаборатории. В бюро пропусков сказали, что заявку на разовый пропуск надо подавать через начальника режима за сутки. Санитарной машины в санчасти не было, а отдельская «Победа» тоже не имела пропуска на территорию КБ-1. Врач по телефону посоветовала вывести больного к проходной (или вынести, если не может идти) и посадить в машину. В машине Вольман попросил доставить его в поликлинику для ученых, к которой он прикреплен. Но скоро ему стало плохо, и, когда машина подъехала к площади Маяковского, он умер. Машина завернула к институту Склифосовского, и там приняли еще не остывшее тело умершего.