Секретный фронт
Шрифт:
— И что он?
— Шел на связь с Очеретом.
— С Очеретом?!
— А то не знаешь? Разве тебя не информировали?
— В подробностях нет. Начальник считает меня опытным разведчиком и не старался… разжевывать. Очерет знает связника?
Солод обнадеживающе подтолкнул Кутая в бок.
— Могу обрадовать: не знает! Судя по всему, не врет. Во всяком случае, девяносто процентов за это… Кроме того, тебе разрешено самому «выдаивать» его. Сюда доставить связника или пойдешь к нему? — И, не дождавшись ответа, умильным взглядом уперся в своего приятеля. Удивительно, как разно
— Ну какой я герой! — Кутай не ожидал таких откровений от человека, как ему казалось, достаточно гонористого, с самомнением. — Мое дело исполнение. Исполнитель я всего-навсего.
— Исполнитель? — Солод погрозил пальцем, прищурился. — Не скромничай! Ты смело идешь в берлогу к зверю и выносишь оттуда содранную шкуру в результате честного поединка.
Кутай не мог сдержаться:
— А кто тебе мешает, черт возьми?
— Сам себе мешаю. — Солод невесело усмехнулся, дрогнула впалая щека. — Телом слаб для подобных экспериментов. Ведь супротив нас выгрозилась мохнатая силища! Пальцы рубят, горло перерезают с абсолютным спокойствием. Удавка для них — аристократизм, наиболее деликатная транспортировка на тот свет. Против них должна встать сила, характер. А я… Помнишь, на стрельбах мои пули почти все летели за молоком, на турнике дважды подтянешься — и дух вон…
Кутай великодушно его успокоил:
— Нет, ты неправ, характер у тебя сильный, Солод! Телом, возможно, слаб, а характер…
— Угадал. Если только подойти к этому вопросу философски.
Кутай попросил не откладывать свидания с задержанным связником.
— Чего торопишься? — спросил Солод.
— Как чего? — сердито воскликнул Кутай. — Ведь его ждет Очерет. Чем дольше будем волынку тянуть, тем опаснее мое появление в его курене… Пойди потом объясни Очерету причину задержки.
— Ты прав, — согласился Солод.
— Как его псевдо?
— Пискун. Весьма неказисто. Фамилия христианская — Стецко. Называешь его по фамилии, становится теплее. Отец — украинец, мать — немка, из колонистов, умерла в тридцать первом году. Отец — перед войной. Словом, круглый сирота.
— И у меня мать умерла в тридцать первом, — сказал Кутай.
— На этом сходство ваших биографий и кончается. Может быть, еще вес совпадет. Сколько ты весишь, Жора?
— При чем тут вес? — Кутай отмахнулся. — Если Очерет смекнет, буду весить на две пули больше. Итак, все данные я попытаюсь установить, не затрудняя вашего брата. А теперь — к Пискуну.
— Только имей в виду — бестия он. Может и на колени рухнуть, чуть ли не сапоги будет лизать, слезу может выдавить и на каждом слове: «Пане зверхныку, пане зверхныку!»
Караульный начальник, сержант с угрюмым лицом и выцветшими бровями, провел Кутая по коридору, имевшему по обеим сторонам несколько дверей, выкрашенных в кирпичный цвет. В конце коридора находилась внушительная дверь с фигурно откованными петлями. За ней их ожидал солдат. Дальше они пошли втроем.
Возле одной из комнат остановились. Караульный начальник, поглядев в «волчий глазок», большим ключом отпер замок, толкнул дверь.
— Приказано не замыкать, товарищ лейтенант! Часовой будет здесь. — И, обратись к солдату, добавил: — Потом, когда кончат, вызовите меня звонком.
Кутай, перешагнув порог, прежде всего увидел окно, забранное решеткой. Лампочка в сетке у потолка. Что ж, предосторожность нелишняя.
При появлении офицера связник Стецко поспешно поднялся. На нем были полотняная рубаха, растоптанные сапоги.
По тому, как он взял руки по швам и расправил плечи, Кутай понял: военный.
— Звание? — спросил Кутай.
— Лейтенант!
— Училище?
— Не кончал, аттестован немецким командованием по службе абвера.
— В Красной Армии служили?
— Да. Рядовым.
— Сдались?
— Попал в плен… Под Проскуровом.
— Были ранены, контужены?
— Нет!
— Так… Добровольно перешли на сторону наших врагов?
— Вынужденный обстоятельствами…
— Какими?
— Разгромом нашей части, — сказал твердо и с напряжением ждал.
— Эту тему развивать не будем. Ни убеждать, ни переубеждать, ни доказывать я не стану. Пришел для откровенной беседы. Я не собираюсь вас запутывать, темнить с вами, да и вам невыгодно…
Стецко кивнул. В глазах его возникло тревожное любопытство.
— С предварительным дознанием меня познакомили, гражданин Стецко.
Кутай прошел в глубь комнаты, присел на табурет, чтобы дневной свет лучше помогал видеть задержанного.
Впечатление изменилось. Лицо Стецка потеряло черты угрюмости и даже надменности, как показалось вначале. Это был человек, безусловно, уставший, возможно, и надломленный. Труднее всего для истощенной психики неопределенность, и поэтому Кутай решил не тянуть, не играть в прятки.
— Я пришел, Стецко, с единственной целью. — Кутай выдержал паузу: Проверить вашу искренность на деле. Вы обещали помогать нам?
Стецко опустил веки, вяло кивнул. В его воспаленном мозгу пронеслись недавние воспоминания. Голубиное воркование человека с бородкой, полумрак закордонного кабинета, ядовитые наставления прожженного политического дельца: «Идите в темницу с надеждой рано или поздно из нее выйти. Русские не кровожадны…» Что еще шепелявил тогда тщедушный «керивнык», «властитель его тела и духа»? «Советские русские дисциплинированны и утверждены в новой морали…»
Сидевший перед ним человек не русский — украинец. Могли ли аналитические данные, которыми рекомендовал пользоваться Роман… как его… Сигизмундович, относиться и к нему?
Этот офицер пришел отнюдь не с целью перевоспитывать его. Украинскому плебею, как определил Кутая Стецко, наплевать на его перевоспитание. Он человек прямой линии, раб своей задачи. Такой нянчиться не станет.
— Пане офицер, — Стецко сознательно перешел на украинский, — я буду за вас богу молыться, и мои диты, и моя жинка…