Секретный фронт
Шрифт:
Бахтин вздохнул; озабоченность не покидала его.
— Постарайтесь, товарищ Кутай. — Он подал ему подметное письмо.
Кутай, прочитав, молча кивнул. Бахтин достал портсигар, предложил лейтенанту закурить — тот отказался.
— Брать Очерета опасно. — Бахтин мучительно наморщил лоб. — Возьмете напарника. Кого бы вы хотели?
— Разрешите старшину Сушняка, он знает украинский.
— А сержанта Денисова? Я подписывал ему грамоту.
— Денисов тоже надежный боец, — сказал Кутай, — но он слишком приметен, курчавый больно. Знает
Подполковник внимательно выслушал лейтенанта.
— Хорошо. Пусть будет старшина Сушняк. А теперь займемся деталями.
Два офицера подробно обсудили операцию, хотя ни тот, ни другой еще не знали многого. Пока их задача — оценить обстановку, разработать систему поимки вожака банды, распределить силы. На всякий случай к селу Повалюхе будет отправлено подразделение бойцов, но пуля нередко опережает…
— А теперь прошу пройти к старшему лейтенанту Солоду. Он свяжет вас с эмиссаром, — заканчивая встречу, предложил подполковник.
В темном коридоре, сохранившем запахи цвели, Кутай столкнулся с Муравьевым. Тот пожурил его — «Избегаешь меня, гроза атаманов» — и, дружески пожав ему локоть, подтолкнул к комнате следователя.
Кутай застал Солода за бумагами. У Солода стало пошаливать зрение, и он, стесняясь своего недостатка, пользовался очками, когда не было свидетелей. Увидев Кутая, быстро сдернул очки, сунул их в стол, поздоровался со своим однокашником: с Кутаем они вместе учились в городе Бабушкине.
— Ах, это ты, Кутай! Сколько же мы с тобой не видались? Еще с разгрома Луня? — Солод, близоруко щуря свои добрые глаза, часто помаргивал, словно у него был тик.
— Как у тебя с механизмом? — Кутай обнял его, ощутив под руками худощавое тело.
— На шестьдесят и три десятых процента ниже твоего по всем показателям, а шестеренки крутятся. Только вот очи мои, очи! Боюсь, спишут по близорукости.
— Бумажки читаешь, и ладно, — утешил его Кутай. — Зачем тебе острые очи? Кабы тебе целиться в мушиное крылышко, тогда другой мадаполам… Кутай приступил к делу: — Знаешь, зачем я к тебе? Посвящен?
— Посвящен подробно.
— Ну, и где гастролер? Могу его проведать?
— Обязан. Такой приказ. — Солод извлек из сейфа папку, погладил ее белой, мягкой ладонью. Сверкнуло обручальное кольцо на выхоленном пальце Солода.
— Можно поздравить? — спросил Кутай.
— А ты разве не знал? Медовик отгулял в Киеве.
— Нехорошо.
— Что нехорошо? Дивчина дай боже! К тому же по моему вкусу.
— Блондинка?
— Филологичка, со знанием закордонной мовы. Англичанка, так сказать. Это, что ль, нехорошо?
— Нет. Кольцо. Сними его. Не принято у нас. Пережиток.
Солод послушался, трудно стянул кольцо, положил в кошелек.
— Правильно. Недоучел ваши джунгли. Вы же тут все Монтекристы, Наты Пинкертоны. — Солод говорил обидчиво, хотя и старался спрятать обиду за шуткой.
Приступив к делу, он посерьезнел, было видно, что делу он отдавал всю душу.
Солод расположился напротив Кутая, старательно развязал черные шнурки картонной папки, раскрыл ее и со вздохом сожаления надел очки.
Очки ему шли, лицо становилось более значительным, как определил Кутай, с рассеянным интересом наблюдавший за бывшим однокашником.
Да, что ни говори, профессия накладывает свою печать на человека. Вот взять, к примеру, Солода. Был бы он на заставе, куда девалась бы его медлительность, торжественность, задубела бы нежная кожа и на щеках и на пальцах, может быть, пятью годами позже обратился бы и к очкам.
«А не завидую ли я ему? — подумал Кутай. — Возможно, это и есть та инстинктивная зависть ремесленника к мастеру, цехового инженера к инженеру заводской канцелярии: тому вроде и полегче и стул помягче?» Отогнав эти мысли, Кутай стал вслушиваться в информацию Солода о подробностях захвата связника «головного провода» — о тех сведениях, которые Кутай самолично добывал в промозглые лесные ночи.
Солод предполагал, что связник шел с большими полномочиями. Какими? Установить пока не удалось.
Связник перешел границу вдвоем с телохранителем Чугуном. Сведения о третьем спутнике, упоминаемом Кунтушом на допросе, не подтверждались; либо тот пересек границу самостоятельно, либо, подведя эмиссара к границе, остался за кордоном. Такой метод применяли в «центральном проводе» при переброске агентов: третий сопровождал, обеспечивал проводку и возвращался с докладом.
Под тихий голос Солода Кутай так и этак прикидывал способы выполнения задания.
У связника обнаружили грепс — условную записку, подтверждающую его личность. Грепс был упрятан в шов свитки. Фотокопию грепса Солод предъявил лейтенанту. Всего несколько слов тайнописи ничего не объясняли.
Кутай передал грепс Солоду, спросил:
— Как выкручивался связник?
— Поначалу уперся в затверженную легенду, как баран в новые ворота, со смешком пояснил Солод, подшив копию грепса в папку, и, перевернув страницу, прочитал: — «Куда шел?» — «До родычив, до дому». — «Где родычи?» — «В Тернопольской». — «А как грепс попал в свитку?» — «Не знаю за грепс. Свитку знайшов на дорози». — «А пистолет тоже на дорози?» «Тоже. Немцы отходили, кидали…»
Солод с досадой снял очки, отмахнулся ими от надоедливой мухи, достав выглаженный и аккуратно сложенный платочек, вытер узкий лоб, потом аккуратно, по тем же заглаженным рубчикам, свернул платочек.
— Стоит на своем — и баста!.. — продолжил он. — Руки на коленях, вот так. — Он показал, как именно держал связник руки. — Глядит дурачком, а вижу, замысловатая штучка, слабым ногтем не уколупнешь…
— А потом, потом? — поторопил Кутай.
— Проверили швы легенды, запросили Тернопольскую, нет там его родичей. Оказались они в Станиславской — жена, дети. Приперли фактурой, поднял лапки кверху…