Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»
Шрифт:
В то время одна лишь Линда была замужем, да и та совсем недавно. Замужние женщины не оставались машинистками надолго. Некоторые работали до тех пор, пока не забеременеют, но, как правило, только на руке появлялось обручальное кольцо, они тут же увольнялись. Обязательно устраивали проводы, на которых в комнате для отдыха персонала мы ели торт, купленный в магазине Safeway. Мужчины иногда заходили на кусочек торта и говорили, что им очень жаль, что дама увольняется, но мы замечали, что их глаза горят при одной только мысли о том, что на освободившемся месте появится новая, более молодая девушка. Мы обещали друг другу не терять связь, но после свадьбы и рождения ребенка они переезжали в далекие пригороды – в районы Фэрфакс,
Большинство из нас были одинокими и ставили карьеру выше личной жизни, в чем, как нам неоднократно приходилось объяснять своим родителям, не было никакой политической декларации или позы. Бесспорно, мы гордились тем, что окончили колледж, но с каждым новым годом, посвященным карьере, а не детям, нам самим становилось все более непонятным наше упорно незамужнее состояние и желание жить в городе, построенном на болоте.
Летом в Вашингтоне была высокая влажность, словно под мокрым одеялом, а комары были яростными и полосатыми, как тигры. Накрутишь с вечера волосы, но, как только выйдешь утром на улицу, они тут же сдуваются, как проколотые шины. В трамваях и автобусах чувствуешь себя как в сауне, и еще там пахло гнилыми губками. За весь день потным и разбитым не чувствуешь себя только стоя под холодным душем.
Зимой в Вашингтоне не легче. Укутываешься и бегом бежишь от автобусной остановки, уворачиваясь от холодного ветра, который дует со стороны скованного льдом Потомака.
Лучшее время года в Вашингтоне – это, конечно же, осень. Деревья на Коннектикут-авеню становятся похожими на опадающие красные и оранжевые фейерверки. Температура воздуха становилась комфортной, и можно было не волноваться по поводу пятен пота под мышками на блузке. Продавцы хот-догов начинали продавать печеные каштаны в небольших коричневых бумажных пакетах. Пакета хватало на обратную дорогу домой.
Весной расцветала вишня и приезжали автобусы с туристами. Туристы осматривали памятники и, игнорируя предупреждающие надписи, срывали с клумб розовые и белые цветы, чтобы заложить за ухо или воткнуть в нагрудный карман пиджака.
Весна и осень были теми временами года, когда хотелось немного задержаться на Районе, присесть на лавочку или пройтись вокруг прямоугольного пруда у мемориала Линкольну. Внутри здания Агентства, расположенного на Е-стрит, светили безжалостно яркие флуоресцентные лампы, свет которых подчеркивал блеск на наших лбах и поры на наших носах. Но когда мы уходили после окончания рабочего дня, то прохладный воздух прихватывал наши голые руки, и мы возвращались домой пешком через Молл. Тогда построенный на болоте город становился похожим на туристическую открытку.
Всем нам была знакома боль в запястьях и пальцах от написания бесконечных отчетов и служебных записок.
Мы печатали так много, что нам это даже снилось ночью. Спустя годы мужчины, с которыми мы спали, говорили, что наши пальцы иногда дергаются во сне. Во второй половине дня каждые пять минут мы посматривали на часы. Мы помним порезы от листов бумаги, жесткую туалетную бумагу, помним, как утром по понедельникам паркет пах мылом Murphy Oil и как наши высокие каблуки скользили на полу после того, как его натирали мастикой.
Мы помним ряд окон в дальнем конце отдела СР, которые были расположены слишком высоко для того, чтобы из них было удобно смотреть, и единственное, что было видно из этих окон, так это серое здание госдепа на противоположной стороне улицы, выглядевшее точно так же, как и наше серое здание. Мы думали о том, кто работает в пуле машинисток госдепа. Были ли эти женщины похожи на нас? Как они жили? Выглядывали ли они из окон своего серого здания и думали о том, как живется нам?
В то время каждый рабочий день казался запоминающимся и непохожим на остальные. Вспоминая те времена сейчас, кажется, что все дни смешались воедино, и никто из нас уже не в состоянии сказать, в 51-м или 55-м году была та корпоративная рождественская вечеринка, на которой Уолтер Андерсон залил себе рубашку красным вином, отключился на стойке ресепшен, и кто-то приколол к его нагрудному карману пиджака записку со словами: «Не реанимировать». Мы уже не помним, за что уволили Холли Фэлкон – за то, что появились ее обнаженные фотографии, снятые заезжим разведчиком в переговорной на втором этаже, или, наоборот, после появления этих фотографий ее повысили, а уволили вскоре после этого по какой-то другой причине.
Но есть вещи, которые мы точно помним.
Любой посетитель штаб-квартиры, увидев, как одетая в аккуратный костюм из твида женщина входит за мужчиной в дверь кабинета или женщину на ресепшен в красных туфлях на высоких каблуках и красном свитере из шерсти ангоры, мог бы предположить, что эти дамы являются секретарями, машинистками или стенографистками. Формально эта догадка была бы совершенно правильной. Но в то же время она была бы не совсем правильной. Секретарь – это человек, которому доверяют секреты. Слово имеет латинские корни: secretus, secretum. Все мы записывали под диктовку, но некоторые из нас занимались не только этим. В конце рабочего дня, накрыв печатные машинки чехлом, мы ни слова не говорили о том, чем занимались на работе. В отличие от некоторых мужчин, мы были в состоянии хранить секреты.
Восток. 1949–1950
Глава 1. Муза
Когда пришли мужчины в черном, моя дочь предложила им чай. Они согласились, словно мы пригласили их в гости. Потом, когда они начали вываливать на пол содержимое из выдвижных ящиков, скидывать с полок книги, переворачивать матрасы, просматривать содержимое гардероба, Ира сняла с плиты чайник и убрала в сервант чашки и блюдца.
Потом, когда один из них вышел из комнаты с ящиком документов и приказал остальным забирать все, что имеет отношение к делу, мой младший, Митя, вышел на балкон, на котором держал ежа. Он спрятал его под свитер, словно незваные гости могли забрать его маленького питомца. Один из мужчин, тот, который чуть позже лапал мою попу, подсаживая в «воронок», положил ладонь на Митину голову и сказал ему, что он – хороший мальчик. Мой послушный Митя оттолкнул его руку и ушел в спальню, которую делил со своей сестрой.
В то время, когда мужчины вошли в квартиру, моя мама была в ванной. Она вышла в халате, ее лицо порозовело, а волосы были мокрыми.
– Я же тебе говорила, что все так и будет. Я предупреждала о том, что они придут.
Мужчины просматривали письма, которые мне писал Борис, мои записи, вырезки из журналов и газет, книги, списки покупок, сделанные перед походом в магазин.
– Ольга, я говорила, что из-за него у тебя будут одни проблемы.
Прежде чем я успела что-то ответить матери, один из мужчин взял меня за руку – взял не как пришедший арестовать меня человек, а скорее как любовник, – и, дыша мне в ухо, тихо сказал, что нам пора идти.
Я замерла. К реальности меня вернул плач детей. Дверь за нами захлопнулась, но их крики и плач стали только громче.
Машина два раза повернула налево, потом направо. Потом еще раз направо. Мне не надо было смотреть в окно, чтобы понять, куда меня везут. Я сказала одному из мужчин, пахнувшему капустой и жареным луком, что мне дурно, и он приоткрыл окно машины. Несмотря на поток свежего воздуха, мне не становилось лучше, и, когда в окне появилось большое желтое здание, рвотные позывы стали еще сильнее.