Секреты крылатых слов и выражений [СИ]
Шрифт:
— Это Рог Изобилия, — дон Алессандро хитро прищурился. — Положи на него руку и представь себе ломоть хлеба.
Марко, понимая, что участвует в каком–то безумном горском ритуале, дотронулся до костяного бока.
— Теперь подними его.
Под основанием лежал хлеб. Всё это выглядело бы жалким домашним розыгрышем, не будь этот кусок точно таким, как представлял себе Марко. Дон заговорщицки подмигнул.
— Моцарелла, — Марко зажмурился и подумал о ломтике сыра с веточкой базилика сверху.
Под рогом лежала моцарелла с базиликом!
— Попробуй, —
Сыр был неплох, но кисловат.
— У моих ребят, — хозяин понимающе кивнул, — приличным выходит только козье молоко и брынза.
Марко обуял азарт, он обхватил рог двумя руками, но дон остановил его.
— Всё не так просто, сынок. Мало представить блюдо: надо почувствовать его вкус, тепло, каждую специю. И не спеши, тебя никто не торопит. Думаю, ты устал с дороги.
Устал?!! Какая, к чёрту усталость? Теперь, ворвись сюда все Фаричелли с их ружьями, никто не смог бы оторвать Марко от волшебного рога. Всю ночь он готовил. Фантазировал. Ругался. Объяснял рогу тонкости блюд. Жестикулировал. Смеялся. Один раз, даже стукнул его. И к утру подал на стол, пышущую жаром пиццу с томатами. Уснул он на кухне, но проспав несколько часов, вскочил и бросился к рогу.
Прошло два дня, но Марко утратил счёт времени.
— Сынок, — он и не заметил, что дон стоит рядом. — Пора решать, хочешь ли ты остаться с нами?
— Оленину, пожалуй, лучше подкоптить, — пробормотал Марко, не замечая хозяина. — Что? Ах, да! Я тут приготовил список книг, которые мне понадобятся. И посуда! Мне нужна посуда. Рог даст мне нужные ингредиенты, а, дальше, я сам. Матерь божья! Любые продукты. Понимаете? Учусь я, учится и он. Хотя, он–то умеет, да я не всегда могу объяснить! Попробуйте, эти канапе с икрой и горгонцолой. Божественно! Впрочем, это ерунда. Сегодня на обед будут…
— Сынок, — дон положил руку ему на плечо. — Твои родители волнуются. Съездишь с моими ребятами в долину, утрясёшь все свои дела и вернёшься. Недели тебе хватит?
— Домой? — до Марко дошёл смысл сказанного. — Но, ведь, вы возьмёте меня обратно? Не обманете? Я умоляю вас!
— Ступай с лёгким сердцем, мы будем ждать тебя.
Марко опустился на колени и с благоговением поцеловал морщинистую руку дона Алессандро.
РУКУ ПРИЛОЖИТЬ
На Руси «приложением руки» или рукоприкладством никого не удивишь.
Это в благословенной Европе, говоря о преступниках, сетуют, мол, «в детстве он стал жертвой насилия». Наш же человек, гордится тем, что он в молодые годы бывал бит.
— Ох, папаша меня порол. Ох, порол, — прикрывая глаза и улыбаясь воспоминаниям, произносят в таких случаях.
Битьём нас не пронять. Мы народ духовный. Поэтому и самые страшные раны — душевные.
Хотя, и тут не как у других.
Быть в детстве слабым, рябым, кривоногим? Ерунда!
Не нравиться девицам? Пустое!
Двоечником? Чушь!
Носить неблагозвучную фамилию — вот ужас и позор. Именно эти дети, вырастая, стремятся в политику или в правоохранительные органы. Что бы отомстить!
И, посему, не должны мы ни на кого равняться. Мы — сами по себе.
А, отними у нас духовность, что получится? Нация преступников, ставших «в детстве жертвами насилия»…
СВИНЬЮ ПОДЛОЖИТЬ
Никто так не умел «подложить свинью» своему собрату–писателю, как Лев Николаевич Толстой.
Бывало, выйдет очередной номер «Современника», авторы соберутся в ресторане, пьют шампанское, неспешно беседуют, поздравляют друг друга.
— Иван Сергеевич, ваши «Записки охотника» неподражаемы. Так просто и проникновенно никто ещё не говорил с нашим читателем.
— Аполлон Николаевич, верите, нет, но я плакал, читая «в янтарном зареве пылающих небес». Так сердце защемило, дорогой вы мой.
— Дмитрий Васильевич! Читал! Читал и страдал с Вашими героями.
Вдруг, в дверях шум, топот, крики. Появляется Лев Николаевич. Без шапки, шуба соболья распахнута, кружева на рубахе вином залиты.
— Празднуете? — вкрадчиво спросит. — А, что–то не весело.
Стоит, покачивается, руками в косяки упирается. В глазах то ли ярость, то ли хмельное буйство.
— Сейчас к цыганам едем, оттуда к барышням. Затем на тройках ко мне в Ясную Поляну.
Всполошатся писатели, захлопочут, задвигают стульями.
— Господа, что он себе позволяет?
— Я, слава Богу, уже не мальчишка какой!
— И что же, что граф? Доколе это терпеть можно?
— Николай Алексеевич, право, оградите нас от него.
— Я вот сейчас встану и откажусь.
Один Некрасов, пожалуй, и сохранит спокойствие. Посетует на горячего собрата, извинится за него. Одного по плечу похлопает, другому намекнёт, что, мол, действительно, встряхнуться не помешает, третьего крутым нравом графа припугнёт. Пошумят, литераторы, понегодуют, да и смирятся. Двинутся за шубами, глядь, а Толстой–то в кресле уснул! Начнут тормошить, а тот и понять не может где это он.
— Вставайте, граф, пора к цыганам.
— К каким цыганам? — зевнёт буян. — Увольте господа. Устал.
И дальше спать завалится.
СДВИНУТЬ С МЁРТВОЙ ТОЧКИ
Михаил Никифорович (Катков) легко взбежал по мраморной, свежевымытой лестнице на второй этаж и остановился у своего кабинета. По–деловому прищурившись, взглянул на медную табличку с вытравленными буквами «Редактор». Табличка успела потемнеть от времени, и вэтом чувствовалось некое постоянство. Дверная ручка же, наоборот, являла взору свои блестящие бока.
— Символично, чёрт побери, — вполголоса произнёс Михаил Никифорович и вставил ключ в замочную скважину. Странно, дверь не была заперта. В полутьме кабинета, рядом с массивным редакторским столом, угадывалась фигура человека. Ранний посетитель сидел на краешке стула, перебросив ногу на ногу и обхватив колено сцепленными пальцами.