Секс в эпоху согласия

Энджел Кэтрин

В книге «Кинг-Конг-теория» (King Kong Theory) Виржини Депант так описывает свой опыт секс-работы: «Работу осложняла мужская хрупкость… По моим скромным наблюдениям, клиенты обычно страдали от своих человеческих слабостей. Это оставляло у меня горький осадок»¹⁶. Власть мужчины — это не выдумка. Эта идея глубоко укоренена в нашем сознании и широко транслируется культурой. Мужчине легко купить секс (все мы знаем о социальном и экономическом неравенстве между мужчинами и женщинами). Этот акт можно истолковать как возможность унизить женщину и продемонстрировать ей свою власть, но он также приоткрывает дверь в мир мужской уязвимости, одиночества, тоски, страха и несостоятельности. Слова

Депант доказывают, что нам стоит подумать о том, как поступки мужчины отражают его желание вернуть себе исчезающее чувство контроля над происходящим и как из попыток скрыть собственную слабость проистекает демонстрация силы. Последнее — это почти всегда паническая реакция на беспомощность.

Словом, идея о сексуальной силе и удали мужчин — это полная ерунда. Мужчину легко ранить и физически, и эмоционально. Его половое влечение и удовлетворение очень заметны. Если влечения нет, это тем более заметно. Здесь в ходу самые простые параметры сексуальной состоятельности: эрекция и эякуляция. У каждого мужчины есть надежды, мечты, страхи, фантазии и комплексы, которые можно жестоко высмеять. Быть мужчиной — значит всегда находиться на виду. Я говорю это не чтобы поиздеваться над мужчинами, а, напротив, чтобы поддержать их в процессе осознания собственной слабости.

Отрицание и унижение женского начала порождены тщетной жаждой полной самостоятельности. Но все мы так или иначе зависим друг от друга: от тех, кто дает нам жизнь, от тех, кто о нас заботится, растит нас, кормит, помогает жить, поддерживает в работе и развитии. Полной независимости не существует. И в сексуальной сфере все мы тем более уязвимы. Кем бы мы ни были, в сексе мы открываем другому человеку доступ к своим нежным, чувствительным органам, тонким ощущениям и собственной личности во всей ее сложности. Нас легко ранить. Но это не значит, что нужно бороться с собственной уязвимостью, требовать от людей «отрастить толстую шкуру», смириться с «плохим сексом», научиться уступать. Напротив, это довод в пользу принятия уязвимости, ее легитимности.

В знаковом эссе 1987 г. «Прямая кишка — дорога в могилу?» (Is the Rectum a Grave?) теоретик квир-культуры Лео Берсани писал о сексе как об опыте, в котором человек, независимо от гендера, теряет телесную «способность управлять чем-либо за пределами себя»¹⁷. Превознося и прославляя силу, мы не должны забывать о «столь же мощной притягательности слабости и потери контроля». Берсани трактует фаллоцентризм не как «символическое лишение женщины какой-либо власти» (хотя учитывает и это), а как «отрицание огромного значения слабости — как для мужчины, так и для женщины». Слабость — это не порок, не ошибка.

По Берсани, неправильно описывать секс исключительно «в терминах силы». И в этом он прав. Не имеет значения, кто ты и каково твое тело: в сексе мы все сдаемся на милость другого человека и испытываем некую беспомощность, порождающую и страх, и блаженство; мы все подчиняемся другому, доверяемся ему. Влечение и вожделение подразумевают уязвимость. Мы все нуждаемся в другом человеке, в его одобрении и принятии, в соединении. Секс, как пишет Берсани, страшит нас «потерей самости». Но в добровольном отказе от роли все контролирующего взрослого можно найти источник удовольствия и силы — и признание этого факта имеет большое социальное значение.

Берсани специально подчеркивает, что не имеет в виду «нежность, неагрессивность или пассивность», — он не проповедует ценность определенных моделей сексуального поведения, а выступает за «готовность человека любого пола к подчинению и растворению в Другом». Так и я не предлагаю мужчинам и женщинам сковать себя обетом уязвимости и не выписываю никому рецептов на те или иные модели сексуальности. Меня не волнуют ярлыки — все эти «доминанты», «сабмиссивы», «верхние», «нижние», «трахать» или «быть оттраханными». Я не считаю, что какие-то сексуальные практики напрямую связаны с демонстрацией силы или слабости: это означало бы, что «трахает» всегда кто-то активный, а «трахают» — пассивного. Все это ничего не говорит о нашем характере, слабостях и чувствах. И я предпочитаю игнорировать противопоставление активности и пассивности для различения властного мужского начала и беспомощного женского. Меня интересует социальное и психологическое признание того факта, что уязвимость легитимна, что любого человека можно ранить, что у нас всех есть слабости.

Ничто из вышесказанного не умаляет эротического очарования сексуальных игр с доминированием и подчинением: они могут доставлять людям удовольствие при любом гендерном раскладе. Я просто предлагаю всем — нравится нам это или нет — осознать, что суть удовольствия от секса частично заключается в отказе от контроля, в разрушении границы между собой и другим. Широкое осознание этого факта может привести нас к серьезным этическим изменениям. Что произойдет, когда мы, как выразилась Анат Пик в «Тварной поэтике» (Creaturely Poetics), увидим последствия «выбора уязвимости в качестве универсальной модели контакта»?¹⁸

Мир, в котором никто не питает иллюзий по поводу своей власти в сфере секса, — это наша недостижимая мечта. Феминистка Линн Сигал пишет, что тогда при удачном раскладе «в сексе исчезнет бинарное противопоставление мужского и женского, дающего и принимающего, активного и пассивного, себя и другого»¹⁹. Социолог Кэтрин Уолдби говорит о «взаимно разрушающем сексуальном обмене»²⁰, а в стихах Вики Фивер появляется «наш пенис, сияющим копьем скользящий между тел»²¹. Современный дискурс сексуальности полон образов растворения, обмена, разрушения границ, слияния, смещения, размывания различий между женской восприимчивостью и мужской активностью. Он освобождает нас: снимает оковы гендерных ролей, позволяет нам открыться большему диапазону ощущений и чувств, больше просить для себя, больше позволять другим и использовать язык, чтобы преодолевать коммуникативные барьеры. Все мы только выиграем, если оставим свою очарованность силой в прошлом.

Секс-просветитель Кристина Тезоро считает, что современную женщину учат говорить твердое «нет» или, наоборот, искреннее «да», но не учат отвечать «может быть, я не знаю…» или «поласкай меня сначала, поласкай подольше, нежнее и не торопись»²². Другая проблема, как она пишет, заключается в том, что мужчина воспринимает сомнение женщины как «преграду, в которой нужно искать лазейку».

Собираясь заняться сексом, мы не должны заранее очерчивать границы: сексуальное не нуждается в жестком планировании. Принятые решения могут меняться, потому что секс динамичен, социальные отношения динамичны, а люди не манекены. Если мы будем относиться к сексу как к контракту, условия которого после подписания нельзя изменить без скандала, мы сделаем только хуже. Секс не вещь. Его нельзя взять или дать.

Секс — это социальное взаимодействие, довольно сильно похожее на другие социальные феномены. И как все социальное, секс — это процесс, развертывающийся, развивающийся во времени. Секс — это общение, и, как всякое общение, он может быть приятным или разочаровывать. В сексе мы иногда открываем для себя что-то новое и прекрасное, а иногда набредаем на что-то уродливое и дурное.

Мы создаем мир, в котором никого не шокирует женское половое влечение и разнообразные формы его выражения. Это замечательно. Но нельзя воспринимать чье-то влечение как материальный объект, некую деталь, которую можно изолировать от личности ее носителя. Секс творится в бесчисленных разговорах, попытках, актах выражения себя. Почему женщине должно быть известно, чего она хочет? Почему бы мужчине не отправиться с ней в свободное плавание-исследование? Зацикленность на согласии или отказе не помогает нам искать путь к сути своей сексуальности: изучения требует как раз эта неизведанная территория между «да» и «нет». Именно здесь мы можем развернуть свою лабораторию и получить огромное удовольствие от процесса познания себя и партнера²³.