Секс в эпоху согласия

Энджел Кэтрин

Это публицистический шаблон, за которым стоит описанный Розалинд Гилл и Шани Оргад «культ уверенности в себе»²⁸. Он подразумевает, в частности, убежденность в том, что самореализации женщины мешают не столько патриархат, капитализм и институциональный расизм, сколько недостаток уверенности в себе, вызванный сугубо частными причинами. В том, как глубоко укоренилась эта идея в нашем обществе, можно убедиться, посмотрев на проекты вроде плагина Just Not Sorry к почте Gmail. Алгоритм побуждает пользовательницу заменять формулировки вроде «простите за беспокойство» или «я просто хотела узнать» более прямолинейными выражениями и сразу переходить к сути дела. Этими же настроениями буквально пронизана выпущенная в 2013 г. книга исполнительного директора Facebook [5] Шерил Сэндберг «Не бойся действовать» (Lean In). Культ уверенности стоит и за речью Эми Кадди на конференции TED Talks. Речь называется «Язык тела формирует вашу личность» (Your Body Language May Shape Who You Are).

В ней Кадди советует женщинам принимать «позы силы», предположительно понижающие уровень кортизола и повышающие уровень тестостерона. Она утверждает, что это может помочь на сложных совещаниях, собеседованиях или в личных разговорах с начальством — то есть в ситуациях, в которых женщин традиционно упрекают в нехватке напористости.

Так появляется знак равенства между феминизмом и способностью постоять за себя. Женщина отныне должна действовать, не забывая при этом, что она представляет весь свой пол. Уверенность в собственных силах — вот ключ и к ее личному успеху, и ко всеобщему равенству и толерантности. Каждая женщина должна работать над собой, чего-то добиваться и уважать себя за активную жизненную позицию, которую она отстаивает вопреки всем преградам.

Этот характерный и легко узнаваемый тон, очень напоминающий чирлидерские кричалки («Ну, давай, подружка!»), может, сам по себе и не плох: сделать бодренькое внушение собственному отражению в зеркале над раковиной иногда тоже бывает полезно. Однако вся эта позитивная риторика аккуратно обходит одну большую проблему: за пресловутые уверенные позы и решительное поведение женщин обычно повсеместно осуждают и критикуют, называя то стервами, то бой-бабами, то фуриями. Более того, проповедники позитивности изо всех сил избегают разговоров об уязвимости; неуверенность в себе расценивается как позорный, стыдный изъян — уважающая себя женщина ею не страдает или, по крайней мере, никогда в этом не признается. Они почти маниакально превозносят внутреннюю силу и просто костьми ложатся, описывая женщин в самых героических тонах. Сара Ахмед считает, что культ уверенности в себе базируется на мысли, что «девочки сами мешают себе расти»²⁹. Гилл и Оргад подводят итог: если «уверенность — это новое секси», то «неуверенность — новое убожество»³⁰. И что хорошего в этой иерархии чувств?

Концепция сексуального согласия тесно связана с этим феминистским культом уверенности; и там и там беспрерывно идет речь о раскрепощении женщины и ее храбрости. С одной стороны, обилие юридических формулировок для описания добровольного сексуального согласия и повсеместные упоминания о нем вроде бы доказывают, что концепция прижилась и работает, а значит, теперь у женщины действительно есть возможность «передумать» и «перехотеть». Однако пафос, которым проникнуты все эти ценные советы, призывы и назидания, не терпит нерешительности. Здесь ценится только четкое понимание своих желаний и способность облечь их в слова. Но ведь, побуждая женщин уверенно и открыто говорить о сексе («Это наш долг перед собой!»), мы намеренно закрываем глаза на то, что активная сексуальная позиция, которую женщина, следуя всем этим призывам, должна занять, часто осуждается обществом и даже бывает опасна. Более того, такая риторика исключает возможность сомнения. И кого-то она может убедить в том, что чувствовать неуверенность, не знать, чего тебе хочется, или испытывать трудности в выражении своих желаний абсолютно недопустимо.

Термин «добровольное согласие» вошел в правовую практику и стал использоваться в СМИ в 1990-х, когда в США начали отходить от концепции принуждения-сопротивления при рассмотрении дел об изнасилованиях. До появления идеи добровольного согласия отсутствие четко выраженного «нет» со стороны жертвы могло трактоваться и как «почему бы и нет». Согласие считалось по умолчанию данным, если женщина недвусмысленно не отзывала его, причем отказ нужно было еще доказать. Если жертва не сказала ясного «нет» и не сопротивлялась — а мы знаем, что страх часто парализует эту способность, — то и смысла жаловаться не было.

Это внимание к отказу при полном игнорировании согласия вырастало из убеждения, что женщины в целом не расположены к сексу и их нужно «уламывать». Когда актер Билл Косби сознался в том, что давал таблетки метаквалона [6] женщинам, с которыми он хотел заняться сексом (возможно, ему казалось, что это почти то же самое, что угостить понравившуюся даму бокалом вина), ему справедливо указали на то, что он должен был бы сказать «изнасиловать», а не «заняться сексом»³¹. Но мужчины вроде Косби искренне считают, что никакая женщина не согласится на секс по доброй воле, что женщин нужно убалтывать и всячески склонять к нему. Женское нежелание, считают они, скромность или, может быть, стыдливость должны быть преодолены, и с этим помогают справиться уговоры, алкоголь и таблетки.

До 1990-х кампании против изнасилований чаще всего проходили под девизом «Нет значит нет», который продвигал идею уважения к отказу. Миту Саньял в книге «Изнасилование» (Rape) пишет, что члены женского движения ввели этот девиз в обращение в 1970-х гг. для борьбы с устоявшимся убеждением мужчин в том, что женское «нет» на самом деле является кокетливым призывом к эротической игре в «недотрогу»³². Феминистки поставили себе цель заставить мужчин, да и общество в целом, прислушиваться к слову «нет» и воспринимать его в самом прямом смысле. Это был, безусловно, мощный и действенный слоган, нацеленный на решение конкретной проблемы. Однако он ограничивал роль женщины в сексе правом отказываться от него.

Появление концепции добровольного сексуального согласия все изменило. Феминистки, а за ними и популяризаторы феминистских идей стали писать о сексе по взаимному расположению и о значимости ясно и недвусмысленного выраженного «да». Чтобы сексуальный акт не считался изнасилованием, добровольное согласие должно быть выражено свободно и без принуждения, словами или невербально. Это предполагает и наличие некоторой взаимности, и участие обоих партнеров, а также уважение к чужим решениям относительно секса. В 2008 г. Жаклин Фридман и Джессика Валенти выпустили книгу «Да значит да: мечты о женском сексуальном раскрепощении и мире без изнасилований» (Yes Means Yes! Visions of Female Sexual Power and a World Without Rape). В этой книге они рассуждают о том, «как сделать так, чтобы женщина могла говорить "да" или "нет" без опасений и тогда, когда считает нужным»³³. Их работа подытожила умозаключения феминисток: теперь роль женщины в сексе не ограничивается простым правом на отказ от него. У женщины есть право на потребность в сексе, на активное выражение согласия и, разумеется, право предлагать секс человеку, который ей понравится.

Концепция сексуального согласия резко расколола общественное мнение. В конце 1980-х — начале 1990-х гг., когда активисты пытались привить обществу новые установки, больше всего медийных истерик вызывали «изнасилования на свиданиях» и «изнасилования знакомыми». В 1993 г. «Устав по предотвращению преступлений на сексуальной почве», принятый в небольшом гуманитарном колледже американского города Антиок, вызвал настоящую бурю³⁴. Его составили студентки, шокированные изнасилованиями в кампусе, который гордился своей инклюзивностью и прогрессивными взглядами. Устав гласил, что обсуждение сексуального согласия должно обязательно включать выраженные в словах вопрос и ответ и что такая договоренность должна предварять любые проявления сексуального поведения. Согласие требовалось всегда, независимо от отношений между партнерами, их сексуального прошлого и текущих обстоятельств. Согласие, данное в состоянии опьянения или интоксикации, не признавалось действительным.

Медиа жестоко глумились над новым уставом. Особенно отличилось шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live). В нем был поставлен скандальный скетч, легкомысленно высмеивающий «изнасилования на свиданиях». Актеры сыграли партнеров, уныло пытающихся заняться заключенным в строгие рамки предварительных договоренностей сексом. Они делали все точно по уставу, изредка произнося что-то вроде: «Могу ли я перейти на следующий уровень сексуальной близости, дотронувшись до твоих ягодиц?» В The New York Times по достоинству оценили сам устав, но отругали его реализацию за «законодательную регуляцию поцелуев»³⁵. Ответ руководителя программы по предотвращению сексуальных преступлений был таким: «Мы не пытаемся сделать секс менее романтичным, страстным или стихийным; мы пытаемся уменьшить число стихийных изнасилований»³⁶.

Публичные обсуждения вышли далеко за пределы темы сексуального согласия. В том же году была опубликована нашумевшая и вызвавшая противоречивые отклики книга Кэти Ройф «Утро после: страх, секс и феминизм» (The Morning After: Sex, Fear, and Feminism). Речь в ней шла о кампаниях по борьбе с изнасилованиями, проведенных американскими университетами Лиги плюща. Сама Кэти Ройф училась в Гарварде, а затем писала докторскую диссертацию в Принстоне. По ее мнению, женский образ, который транслировали эти кампании, — образ наивной, хрупкой и боязливой женщины — давно устарел. Ройф раскритиковала университеты за то, что они внушают студенткам страх перед мужчинами и их «хищным» поведением и навязывают возмутительные нормы сексуального этикета: все поступающие девушки должны были получить порцию леденящих душу советов о том, как важно «недвусмысленно очерчивать свои границы» и «хорошенько подумать, прежде чем идти в гости к приятелю-мужчине»³⁷. «Все это было не о сексуальной свободе, а о патологиях и травмах», — пишет Кэти Ройф. Марши «Прочь эту ночь» (Take Back The Night), в ходе которых жертвы изнасилования рассказывали о своем опыте, были задуманы как мероприятия для поддержки женщин. Но, как отмечает автор, они быстро превратились в «парады уязвимости». Участницы «смирялись со статусом жертвы и весьма охотно его усваивали».