Секс в эпоху согласия

Энджел Кэтрин

Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, чем Girl X и Джеймс Дин занимались после, что происходило в перерывах, какие разговоры и сцены не вошли в финальное видео. Мы вряд ли узнаем, как Girl X отреагировала на обвинения, которые позже были выдвинуты против Дина. Мы вряд ли узнаем, не случилось ли во время съемки чего-то, что было ей неприятно, о чем она потом сожалела или чем была возмущена. Мне неизвестна судьба этой девушки.

Однако выбор, перед которым она стоит в этом порноролике, знаком мне не понаслышке: я отлично понимаю, что значит разрываться на части, пытаясь примирить свое сексуальное влечение с необходимостью одновременно думать о ворохе отягчающих обстоятельств. Женщине известно, что, высказывая желание, она лишает себя защиты. Ее слова могут быть использованы как свидетельство того, что насилие вовсе не было насилием и она «сама этого хотела». Girl X, однако, демонстрирует, что не только выражение женщиной своего сексуального желания, но и само это сексуальное желание либо подавляется,

либо поощряется внешними обстоятельствами. Как нам вообще понять, чего мы хотим, если одновременно от нас ждут этого «хотения» и легко могут обернуть его против нас? Неудивительно, что Girl X долго сомневается и не может ни на что решиться. Джеймс Дин не ощущает тяжести морального балласта, с которым для его партнерши связан секс, — да и почему он должен ее ощущать? Но Girl X выросла в атмосфере противоречивых социальных норм. Ее сковывают двойные ограничения, хорошо знакомые всем женщинам: нам бывает трудно говорить «нет», но и говорить «да» нам не легче.

В 2017 г. на Харви Вайнштейна обрушился поток обвинений в сексуальных домогательствах. Вслед за этим социальные сети штурмом взял хештег #MeToo. Тарана Бёрк придумала этот слоган еще в 2006 г., пытаясь привлечь внимание общественности к сексуальному насилию над цветными девушками, но в 2017 г. он приобрел фантастическую известность. Хештег побуждал женщин рассказывать о пережитом ими насилии или сексуальных домогательствах. Истории #MeToo, большая часть которых была связана со злоупотреблениями на работе, не сходили с экранов следующие несколько месяцев. В тот момент публично говорить о пережитом казалось естественным и необходимым.

Я была рада, что эту тему освещают так широко и подробно, но в то же время иногда цепенела от ужаса и отключала новости, лишь бы не видеть бесконечную череду мрачных откровений. На пике #MeToo порой казалось, что женщин едва ли не принуждают говорить о себе. Поток признаний в Facebook [2], Twitter и личном общении создавал ощущение давления, как будто бы все смотрели на тебя с немым вопросом: ну что, когда же ты тоже что-нибудь расскажешь? Было заметно, что общество жадно требует таких историй, облекая свое любопытство в форму обеспокоенности и возмущения. Все это как нельзя лучше согласовывалось со всеобщим убеждением в том, что право говорить правду — это неотъемлемая и фундаментальная ценность феминизма³. Но движение #MeToo не только придало новую ценность женскому праву высказываться, но и взяло на себя смелость сделать это право обязанностью — обязанностью демонстрировать свою феминистскую способность к самореализации, целенаправленно преодолевать стыд и открыто противостоять унижению. Кроме того, откровения #MeToo в своеобразной форме удовлетворяли известную извращенную тягу к смакованию подробностей насилия и издевательств над женщинами.

Но давайте разберемся, когда и зачем мы просим женщин об откровенности? Кому приносят пользу эти признания? Кого мы спрашиваем и слушаем в первую очередь? Выдвигаемые женщинами обвинения в сексуальном насилии обычно вызывают жесткий отпор, однако движение #MeToo показало, что все-таки к свидетельствам состоятельных белых женщин люди склонны прислушиваться больше, чем, к примеру, к историям темнокожих девушек, чьи семьи десятилетиями пытались добиться правосудия над музыкантом и насильником Ар Келли [3]. Согласно исследованиям, полученные от темнокожих женщин заявления о домогательствах вызывают меньше доверия потому, что эти девушки считаются «взрослее» своих белых сверстниц и осведомленнее в сексуальном плане⁴. Обвинения в насилии над белыми женщинами приводят к более серьезным наказаниям, чем в случаях с темнокожими жертвами⁵. Нет, не все слова имеют одинаковый вес.

Кроме того, женщин теперь не просто принуждают говорить о прошлом — их голос должен становиться громче и обращаться к будущему, чтобы не только исправить минувшие ошибки, но и предотвратить грядущие. В последние годы представление о «хорошем сексе» стало включать два непременных условия: согласие и осознание своих желаний. В сексуальном этикете (по крайней мере, в идеале) воцарилась концепция согласия, и женщина должна прямо говорить, чего она хочет и чего не хочет. Таким образом, она должна знать, чего хочет.

Культура согласия, как я ее буду называть, базируется на убежденности в том, что согласие и является панацеей от всех болезней нашей сексуальной культуры. От женщины требуют свободы в выражении желаний и идеализируют эту свободу, расценивая ее как признак прогрессивности убеждений. «Пойми, чего ты хочешь, и спроси, чего хочет партнер», — призывает автор статьи в июльском выпуске The New York Times за 2018 г., утверждающий, что «хороший секс случается только тогда, когда эти интересы пересекаются»⁶. «Просто поговорите», — увещевает секс-просветитель из передачи «Новый век согласия» на канале BBC Radio 4⁷, подразумевая честный и открытый разговор о том, хотите вы секса или нет и если да, то какой это должен быть секс. Говорите о сексе в спальне, говорите о нем в баре, обсудите его в такси по дороге домой — и ваши старания окупятся. «Воодушевленное согласие, — пишет Джиджи Энгл в журнале Teen Vogue, — необходимо для того, чтобы оба партнера получили удовольствие»⁸. Профессор Джозеф Фишел выражает эту расхожую мысль уже как четко оформленную позицию: «Воодушевленное согласие, которое свидетельствует о половом влечении, не просто требуется для сексуального удовлетворения, а практически его гарантирует»⁹. И вот уже на женщине снова лежит немалая ответственность — за удовольствие от секса обоих партнеров, улучшение сексуальных отношений и решение проблемы насилия. Согласие, как подытоживает Фишел в книге «К черту согласие» (Screw Consent), «освещает половой акт магией морали».

Подход Фишела далеко не нов: тема сексуального согласия занимает в феминистской повестке центральное положение еще с 1990-х гг. Эта же тема вызывает и нешуточные споры (подробности ниже). В 2008 г. Рэйчел Крамер Бассел писала: «Обязанность женщины по отношению к себе самой и своему партнеру — активно требовать, чтобы ее спрашивали о том, чего ей хочется в постели, а также говорить о том, чего она не хочет. Партнер тоже не должен оставаться пассивным и просто наблюдать, насколько далеко она зайдет». Убежденность в том, что женщина должна артикулировать свои желания и, разумеется, знать их, стала нормой для всех, кто считает, что удовольствие от секса должны получать оба партнера, и разбирается в женской анатомии. Требование понимания и объяснения женщиной своих половых чувств воспринимается как знак бесспорного освобождения: ведь оно ставит во главу угла способность женщины — и ее право — получать сексуальное удовлетворение.

Прогрессивная мысль уже давно склонна вытеснять идею эмансипации размышлениями о сексуальности и удовольствии от секса. Именно это предубеждение критиковал в 1976 г. в книге «Воля к истине» Мишель Фуко, которому и принадлежат слова «До завтра, наш добрый секс»¹⁰. Философ саркастически отсылает читателя к убеждению марксистов, революционеров и фрейдистов — всех поборников сексуальных свобод 1960-х и 1970-х, — которые полагали, что для освобождения от оков репрессивной викторианской морали мы наконец-то должны открыто и правдиво заговорить о сексе. Фуко сомневался в обоснованности их «пыла, пыла людей, готовящих заговор против настоящего и призывающих будущее». Он указывал, насколько ошибочно традиционное представление о викторианце как о застегнутом на все пуговицы и чопорном ханже. Люди викторианской эпохи — и Фуко приводит многочисленные примеры этого — на самом деле очень много говорили и писали о сексе, в том числе и о разнообразных патологиях, перверсиях и отклонениях. Фуко поставил под вопрос расхожее представление об уравнивании словесных откровений о сексе и свободы, молчания и притеснения. Его призыв — «не думать, что, говоря "да" сексуальности, мы говорим власти "нет"».

Очевидно, сексуальность все же подавлялась и продолжает подавляться миллионом разных способов, причем особенно суровые ограничения выпадают на долю женской сексуальности. Но давайте приложим мысль Фуко к современности. Вот мы — стоим на пороге светлого завтра. Его уже можно различить невооруженным глазом, почти коснуться. Мы пылко отвергаем настоящее и призываем будущее, держа в руках новое оружие, с помощью которого надеемся освободиться от гнета прошлого, — это сексуальное согласие и, как мы увидим позже, исследования сексуальности. Но ведь правда и свобода высказывания никого не освобождают автоматически, как никого не угнетает и молчание само по себе. Более того, проговаривание становится механизмом принуждения. Это Фуко называет «выведением в дискурс». Идея сексуального согласия подразумевает полную определенность и перекладывает ответственность за качество сексуальных отношений на женщину: все зависит от ее желаний, от умения понимать их и доносить до партнера, от того, способна ли она уверенно самовыражаться в сексе и быть гарантом взаимного удовольствия. И горе той несчастной, которая еще не разобралась в себе и не знает, что сказать. Это, как мы вскоре поймем, опасно.

Одна из женщин, пострадавших от домогательств Вайнштейна, в интервью признавалась, что не отказывала ему, потому что боялась «играть с огнем»¹¹, боялась вызвать его гнев, жажду насилия или мести. На слушании по делу Вайнштейна в Нью-Йорке в январе 2020-го в свидетельских показаниях кто-то упомянул, что «он взрывался от слова "нет"»¹². Женщины приучены — во многом стараниями мужчин с их склонностью к принуждению — заботиться о мужских чувствах; общество готовит женщину к принятию ответственности не только за благополучие мужчины, но также и за его дурное расположение и вспышки жестокости. Помимо того, женщина должна усвоить, к чему ведут подаваемые ею сигналы влечения: если она сначала проявит к мужчине половой интерес, а потом вдруг решит ему отказать, то в произошедшем после этого акте насилия ей будет некого винить, кроме самой себя. Раненое мужское самолюбие агрессивно, и с учетом того, что социальные коммуникации не отличаются прямотой (особенно когда к ним примешивается страх), женщина часто говорит свое «нет» очень завуалированно, аккуратно и уклончиво — отчасти чтобы дать мужчине возможность сохранить лицо, отчасти чтобы его не провоцировать.