Секс в искусстве и в фантастике
Шрифт:
Под музыку Россини началось комическое, и, в то же время, смертельное балетное pas de dues: хозяйка, вооружившись бюстом Бетховена, кидалась на пришельца, который, увёртываясь, оборонялся тяжёлым фаянсовым фаллосом. Женщина пылала ненавистью и презрением к своему противнику. Она сохранила спортивную форму и сумела нанести ему ощутимый удар бюстом композитора.
Балет тут же закончился: сбитый с ног Алекс, ухватился за жертву и опрокинул её на пол; затем он вскочил и занёс над ней своё экзотическое оружие. Панический ужас женщины, раскрытый в беззвучном крике рот, в который обрушил скульптуру-фаллос Алекс. Великолепная находка режиссёра – нарисованный кричащими красками «двухэтажный» рот с двойным набором зубов и двумя парами губ – вызывает ощущение катастрофы и
Открыв наружную дверь, Алекс услышал звуки полицейской сирены. Он предложил друзьям бежать, но Тим ударил его по лицу заранее припасённой бутылкой. Ослеплённый, обливающийся кровью и кричащий от боли и ненависти Алекс оказался в полной власти у прибывших полицейских.
В участке он поначалу вёл себя нагло, и, прибегнув к защите демократического законодательства, заявил:
« – Вы не дождётесь от меня ни одного слова, пока я не увижу своего адвоката, Законы я знаю, выродки поганые.
Конечно же, это вызвало у всех громкий смех, а главный из них сказал:
– Отлично, отлично, ребята, начнём с того, чтоб показать ему, что мы, во-первых, тоже законы знаем, а во-вторых, что знание законов это ещё не всё. – У него был голос светского джентльмена, говорил он с этакой утомлённой ленцой».
Следующая сцена снята отнюдь не в стиле балета, а, скорее, в духе триллера. Полицейские профессионально-садистски избили Алекса, и он, утирая кровь, канючил: «Простите, я был очень не прав, простите, простите, просите! Это не я, я не такой плохой! Меня обманом завлекли мои дружки!»
Подошедшему инспектору, курировавшему Алекса как социально неблагополучного юношу, объяснили истерзанный и окровавленный вид его подопечного:
« – Насилие порождает насилие. Он оказывал сопротивление при задержании. Если хотите ему пару раз врезать, нас не стесняйтесь. Его подержат!».
Тот и не подумал отказываться. Он наклонился над Алексом и…«плюнул мне прямо в лицо, а потом вытер свой рот тыльной стороной ладони. А я принялся вытирать оплёванное лицо кровавым платком, на разные лады повторяя: „Благодарю вас, сэр, спасибо вам большое, сэр, вы очень добры ко мне, сэр, спасибо“.
Теперь мусора принялись составлять протокол моего допроса, чтоб я его потом подписал, а я подумал, ну и пусть, будь оно всё проклято, если эти выродки стоят на стороне Добра, тогда я с удовольствием займу противоположную позицию».
Убийцу приговорили к четырнадцати годам заключения. Алекс утратил своё имя, став номером 6655321.
Хитрый юнец, впрочем, и в тюрьме устроился неплохо; даже его страсть к музыке была удовлетворена, поскольку, став любимцем священника, он сопровождал религиозные проповеди проигрыванием дисков с духовной музыкой Баха, Генделя и других классиков. Под влиянием своего пастыря и наставника, вечно пребывающего в подпитии, Алекс пристрастился читать Библию. Отныне его видения, сопровождающие прослушивание музыки, приобрели сексуально-религиозный характер:«Проигрыватель играл чудесную музыку Баха, и я, закрыв глаза, воображал, как принимаю участие и даже сам командую бичеванием и вбиваю гвозди, одетый в тогу по последней римской моде». Для точности отметим, что Малколм МакДауэлл в сцене избиения бичом Иисуса, щеголял, разумеется, отнюдь не тогой (одеждой сугубо гражданской), а блестящими воинскими доспехами. Актёр вложил столько страсти в бичевание Христа, что, казалось, его герой был близок к оргазму.
В устах тюремного священника («свища» , как называли его заключённые), проповеди Добра выглядели комично:
«Сборище отпетых идиотов, вот вы кто, продающих первородство за жалкую миску холодной похлёбки. Возбуждение, связанное с кражей, насилием, влечением к лёгкой жизни – стоит ли эта игра свеч, когда у вас есть веские доказательства – да, да, неопровержимые
Всякий раз, когда раздавались оскорбительные для проповедника звуки, перебивающие проповедь и вызывающие смех заключенных, к насмешникам бросались тюремные надзиратели. Раздавались оплеухи и зуботычины.
Симбиоз священника и Алекса был взаимовыгодным: номер 6655321 доносил своему патрону обо всех тайных делишках своих собратьев по заключению, а тот доводил их до сведения тюремного начальства, обеспечивая себе более высокую церковную должность на будущее.
Между ними однажды состоялся разговор на тему, ставшую очень важной для заключённого: правда ли, что существует метод учёного Людовика, подавляющий агрессивность, причём тот, кто проходит курс подобного программирования, освобождается от прохождения дальнейшего срока лишения свободы? Священник подтвердил правильность сведений, полученных Алексом, но поделился с ним своими сомнениями на этот счёт:
« – Весь вопрос в том, действительно ли с помощью лечения можно сделать человека добрым. Добро исходит изнутри, номер 6655321. Добро надо избрать. Лишившись возможности выбора, человек перестаёт быть человеком».
«Подобный кал свищ мог извергать часами», – комментирует богословские идеи рассказчик, почтительно глядя в глаза священнику. Практичного Алекса, конечно же, менее всего занимала проблема свободы выбора между добром и злом. Он отсидел в тюрьме два года из четырнадцати и хотел воспользоваться любой возможностью выйти на свободу, вернуться к прежнему образу жизни, сколотить новую шайку и жестоко отомстить бывшим дружкам за их предательство. В конце концов, в романе так всё и случилось, только пути в клинику доктора Бродского, на практике применявшего метод Людовика, оказались разными у Бёрджесса и в фильме.
По Кубрику, Алекс вызвался лечиться сам, так что выбор в пользу добра был сделан им самостоятельно, хотя и неискренне. В книге всё произошло при гораздо более серьёзных обстоятельствах: камера Алекса была переполнена, все нары в ней были заняты, и когда в неё подселили ещё одного арестанта, произошёл взрыв. Новенький, оказавшийся лишним, тут же стал претендовать на лидерство и на лучшее место в камере, выдавая себя за «вора в законе». Ему никто не поверил, но ночью он залез на верхние нары, принадлежащие Алексу, и, мало того, стал приставать к их хозяину. Такое поведение вовсе не свидетельствовало о гомосексуальности незваного гостя; дело было всё в тех же претензиях на принадлежность к тюремной элите, с её особыми привилегиями. Увы, вопреки своим непомерным притязаниям, бедолага был слишком немощен, чтобы отстаивать их силой. Алексу не составило труда «раскроить ему харюкулаком» и сбросить на пол.
На этот раз сокамерники сочли полезным укротить зарвавшегося «фраера» . Били его все, но, по выражению Доктора, одного из заключённых, скорее, символически, чем по-настоящему. А вот Алекс пустился во все тяжкие. «Я измолотил его всего кулаками, обработал ногами (на них у меня были башмаки, хотя и без шнурков), а потом швырнул его – хрясь-хрясь-хрясь – головой об пол. Ещё разок приложил башмаком по тыкве, он всхрапнул, вроде бы засыпая…». Утром оказалось, что беднягу забили насмерть, причём никто не сомневался, что «замочил» его именно Алекс.