Селфи
Шрифт:
Зато она чувствовала себя очень комфортно на первом этаже заднего флигеля. Кисловато-сладкий табачный запах исходил от задернутых гардин и громоздкой мебели, какой Доррит нигде больше не встречала: большие пухлые кресла, в которые можно было забраться целиком, поджав под себя ноги, диваны, обитые коричневым бархатом и украшенные черными резными боковинами. Тут были дедушкины владения.
Час назад, до того как отец начал спорить с бабушкой, все они впятером уютно сидели за обеденным столом и Доррит думала о том, что этот день обернется вокруг нее теплым одеялом.
Но внезапно отец как-то неудачно высказался, от чего бабушкины брови немедленно
– Сами разбирайтесь, – бросил он, подтягивая лавсановые брюки, и удалился. Именно тогда ее и отправили в сад.
Доррит осторожно толкнула дверь в его кабинет. Вдоль стены стояли два коричневых комода, на которых размещались открытые коробки из-под обуви с образцами материалов. У противоположной стены стоял дедушкин резной письменный стол, полностью заваленный бумагами, исчерченными синими и красными линиями.
Здесь запах табака был особенно резким, хотя дедушки не оказалось в этой мрачной комнате. Похоже, табачный дым исходил из угла, где из щели между книжными полками вырывалась узенькая полоска света, разделяя письменный стол на две части.
Доррит подошла поближе, чтобы посмотреть на источник света. Это было любопытно – узкая щель между полками открывала неведомый мир.
– Ну что, они уже ушли? – услышала она ворчание дедушки откуда-то из-за стеллажей.
Доррит протиснулась сквозь щель в комнату, которую раньше никогда не видела. Там, в старинном кожаном кресле с подлокотниками, у длинного стола сидел дед, склонившись и внимательно рассматривая что-то, но она никак не могла разглядеть, что именно.
– Ригмор, это ты? – раздался его характерный голос. «Он никак не может избавиться со своего немецкого акцента», – часто с раздражением говорила мать, но Доррит нравилась его манера речи.
Обстановка в этой комнате сильно отличалась от той, что царила в остальном доме. Здесь стены не пустовали, а были увешаны большими и маленькими фотографиями, на которых, если приглядеться, в разных обстоятельствах был изображен один и тот же человек в униформе.
Несмотря на плотную завесу табачного дыма, помещение казалось светлее, чем обычный кабинет. Дед просто сидел и отдыхал, засучив рукава, и Доррит обратила внимание на длинные толстые вены, тянувшиеся вдоль предплечий. Его движения были спокойными и расслабленными. Он бережно переворачивал фотографии и очень внимательно рассматривал их, поднося вплотную к глазам. Это показалось Доррит настолько умилительным, что она не удержалась от улыбки. Однако, когда в следующий миг он резко развернул кресло и обратил на нее взгляд, Доррит обнаружила, что его всегдашняя добродушная улыбка исказилась и застыла, словно ему в рот попало что-то горькое.
– Доррит?! – воскликнул он и привстал, широко распахнув руки, как будто хотел загородить от нее то, чем был поглощен секунду назад.
– Прости, дед. Просто я не знала, куда мне деваться. – Она повернулась лицом к фотографиям, висевшим на стене. – По-моему, этот человек похож на тебя.
Он внимательно смотрел на нее, словно размышляя над тем, что ответить, а затем взял ее за руку, подтянул поближе и усадил к себе на колени.
– Вообще-то, тебе не положено здесь находиться, потому что это дедушкина потайная комната. Но ты уже тут, так пусть будет так. – Он кивнул на снимки на стене. – О да, Доррит, ты права. Это действительно я. Тогда я был молод и воевал солдатом на стороне Германии.
Доррит кивнула. В униформе он выглядел здорово.
– Так ты был солдатом, дедушка?
– Именно. Сама можешь посмотреть на мой пистолет вон там на полке. «Парабеллум ноль восемь», он же пистолет Люгера. Мой лучший товарищ на протяжении многих лет.
Доррит посмотрела на полку, выпучив глаза. Там лежал серо-черный пистолет, рядом с ним – коричневая кобура. Также там лежал узкий нож в ножнах и еще какой-то предмет, о назначении которого она не знала; он был похож на биту для лапты, к которой прикрепили с одной стороны железную банку.
– И этот пистолет действительно стреляет? – удивилась Доррит.
– Да, он стрелял много раз, Доррит.
– Неужели ты вправду был настоящим солдатом, дед?
Он улыбнулся.
– Да-а, твой дедушка был храбрым лихим солдатом, на счету которого множество славных деяний времен Второй мировой войны. Так что ты можешь по праву им гордиться.
– Второй мировой?
Он кивнул. По представлениям Доррит, в войне не могло быть ничего хорошего. Никаких поводов для улыбки.
Она немного приподнялась и, заглянув за спину деда, попробовала подсмотреть, чем он занимался, когда она вошла.
– Найн, на эти фотографии тебе не стоит смотреть, Дорритхен, – сказал он, положив руку ей на шею и отворачивая ее от стола. – Быть может, когда-нибудь, когда ты вырастешь… А детям нечего на них глазеть.
Она кивнула – и все же вытянула шею на несколько сантиметров. На этот раз дед ей не помешал.
Ее взгляд упал на длинную полосу, состоявшую из черно-белых кадров: на первом из них ссутулившегося мужчину тащили к ее дедушке, который на следующих снимках поднимал пистолет и стрелял в шею этому мужчине.
– Вы ведь с ним просто играли, дед, да? – очень осторожно спросила она.
Тот нежно взял ее за подбородок и повернул голову, заглянув ей прямо в глаза.
– Война – не игра, Доррит. Врагов приходится убивать, чтобы они не убили тебя первыми, – ты же понимаешь это, правда? Если б твой дедушка тогда не защищался до последнего, не сидеть бы нам сегодня здесь, верно?
Она медленно покачала головой и вновь потянулась к столешнице.
– И все вот эти люди хотели тебя убить?
Ее взгляд скользил по разноформатным фотографиям, о которых она не знала что и думать. Это были жуткие картины: люди, падавшие, как подкошенные, мужчины и женщины, висевшие на веревках, одного мужчину били по шее огромной дубиной. И на всех снимках ее дед неизменно стоял рядом.
– Да, хотели. Они были злобными и омерзительными тварями. Но тебе не стоит об этом беспокоиться, кисуня. Война давно окончена, а новой войны никогда не будет, это дедуля тебе обещает. Все закончилось тогда. Alles ist vorbei [1] . – Он повернулся к фотографиям, лежащим на столе, и еле заметно улыбнулся, словно смотреть на них доставляло ему удовольствие. Видимо, потому, что ему больше не надо бояться и защищаться от врагов, подумала она.
1
Всё в прошлом (нем.).