Семь бед (рассказы)
Шрифт:
– Ну что ты, я ведь насовсем приехал, живой, здоровый. Провожала - не плакала, чего уж теперь-то, - а сам думаю: "Хорошо, что нашивки за ранения спорол, вот бы слез было, раз в пять больше".
Говорили мы в тот вечер мало, больше сидели, смотрели друг на друга, наглядеться не могли. Сестру спать отправить - проблема, вьется вокруг котенком ласковым: "Ну можно я еще посижу, ну немножко? А ты никуда до утра не уйдешь? А утром? А вдруг я просплю и ты сбежишь?" Утром я проспал, а не она. Проснулся далеко засветло, от запаха чего-то жарящегося и очень вкусного. Встал, надел трико и майку (остальная одежда не налезает, тесная стала), вышел из комнаты - вся семья на кухне сидит и шепчется, разбудить боятся. Пока говорили, смотрю - мама с отцом мои руки, плечи, шею разглядывают исподтишка и как-то беспокойно. Я почему-то подумал, что пытаются понять, был я ранен, или нет. Пошел мыться, вышел из ванной в одних трусах, чтоб разглядели спокойно. Подумал, не заметят на животе
Не знал я тогда, что война у меня в башке прочно поселилась, нет-нет, да и приходила во снах, скалилась смертельной улыбкой. Тогда весь дом от моих криков просыпался. Так во сне все и рассказал, сам того не желая. Родители и без того догадывались по моим ответам невпопад, да по попадающимся изредка на конвертах штампам "Проверено военной цензурой", что не все время я на границе провел. Вот когда я в очередной раз "добрым словом" секретность нашу помянул, когда мама мне эти конверты показала. Вроде все там в порядке: штемпель Приморского отделения связи, даты в письмах я не ставил предусмотрительно, но вид у них такой, словно они с Дальнего Востока пешком пришли. Оно и понятно - из Афганистана до Приморья через столько рук, мешков, на всех видах транспорта. Да и штамп этот "цензурный" на обороте дурацкий, жирный, черный, как клеймо... Видно, нет такой секретности, чтоб родительское любящее сердце обмануть.
Из положенных по закону трех месяцев отдыха меня хватило недели на две. Потом пришлось срочно искать свое место под солнцем, привыкать к новой жизни. Поступил я на рабфак в институт, на стипендию не больно-то разгуляешься. Ткнулся в пару мест на работу - где берут, там не платят, где платят - не пролезешь. Безработица. С грехом пополам устроился тренером, удобно - работа вечерняя, учиться не мешает, платили неважно, но нравилось. Жизнь кругом просто ключом била: каждый день что-то новое, какая-нибудь проблема, которую окружающие кидаются бурно обсуждать на всех углах. А я смотрел на все словно со стороны, и странным мне казалось многое, ненастоящим каким-то. Ну как объяснить, что в одной и той же газете, на соседних полосах три статьи: в одной прославляется доблесть воюющих в Афганистане солдат и офицеров, в другой поливается помоями вся армия без разбора, в третьей объясняют, что большинство "афганцев" и спецназовцев социально опасные элементы, готовые убивать всех без разбора. И все это на фоне небывалого расцвета "военно-патриотического движения" среди школьников. Свобода слова и мнений? Может быть, но почему на соседних полосах? Помню, еще в институте народ бурно обсуждал новый "натуралистичный" фильм известного режиссера об афганской войне и проблемах вернувшихся оттуда людей. Сходил я, посмотрел. Из всей "натуры" один раз увидел на экране "душмана" с автоматом, на стволе у которого - насадка для стрельбы холостыми патронами, крупным планом, прямо в камеру. Остальное - "мыло". Ощущение было такое, словно в меня плюнули. Воспринимал я тогда многое, как чужую игру, у нас в войсках такие тусовки назывались "мышиной возней" или ИБД - имитацией бурной деятельности. А здесь люди так серьезно к этому относились. На каждом углу в институте слышал: "В армии люди тупеют", но ни разу это не сказал человек, отслуживший хоть полгода. Я сначала злился тихо, в споры вступал, аргументы приводил и в ответ спрашивал, а потом махнул рукой - возня. "Давайте спорить о вкусе устриц с человеком, который их ел!" - хорошо сказал Жванецкий. Да и о чем может спорить с высоколобым интеллектуалом человек, который после службы уже больше года несуществующий автомат рукой при ходьбе придерживает?
Приятель у меня в то время был, Юрка Куприн, учились вместе. Он в Афганистане полтора года отвоевал, в частях ДШББР, на всю голову двинутым оттуда вернулся. Подходит как-то на перемене:
– У нас кафедра психологии есть, слыхал я, что они практическую помощь оказывают всяким придуркам, вроде нас с тобой. Пойдем, заглянем? Может, научат, как по ночам в атаку не ходить или спокойно на всю эту придурь смотреть.
– А как они тебе помогать станут, если сами на войне не были и что это есть такое, только по книжкам знают?
Но Юрка уговорил, пошли, поговорили. Народ там, вроде, ничего, вежливые все, общительные. Дали нам кучу тестов, листов по тридцать в общей сложности:
– Вы это все решите, мы на компьютере проанализируем, потом будем долго общаться, и все ваши проблемы незаметно исчезнут. Вы сами найдете выход.
Я через два посещения психологов выход нашел, а Юрка через три. Все, к чему сводились эти тесты и беседы - "поделись своей проблемой и помоги себе сам". Делать больше нечего, как в жилетку чужим людям плакаться. А универсальный способ борьбы с жизненными трудностями мы и так знали: нужно
Правительство с народом только начинало в игры играть, в большие и маленькие. Выпустили в августе указ, разрешающий всем участникам войны поступать в вузы без экзаменов. Во-первых, глупость - что, война способствует укреплению школьных знаний? А во-вторых - почему в августе, когда вступительные экзамены закончились в июне? Одни с пеной у рта кричат, что кооперативное движение - временное, скоро небывало расцветет производство и промышленность, другие - поумнее - молчком зарабатывают в этих кооперативах миллионы. Хорошо видно и тех, и этих, чего там долго думать, кто из них прав? В городе всякой дряни развелось, чуть не каждый выход с друзьями в кафе или, не дай Бог, в ресторан, заканчивался дракой с эдакими "хозяевами жизни" - крепкими юношами в спортивных костюмах. Милиция в большинстве случаев вообще не приезжала, а если и появлялась, то битых "спортсменов" без документов сразу отпускали, а нас пытались забрать в отделение, не обращая внимания на паспорта и удостоверения.
В целом, устроился я худо-бедно, даже женился. В институте на заочное отделение перевелся, вторую работу нашел - семья, расходы. Только за два года дня не проходило, чтобы я добрым словом службу не вспомнил и себя не ругнул - чего сразу не остался, звали же... Молодость, идеализм, глупость. Не денег хотелось, не политики, не подвигов. Хотелось дела. Большого, нужного, честного и трудного. Сколько раз я над словами ротного задумывался: "Граница от себя так просто не отпустит". Сунулся было в пограничное военное училище, оттуда не то чтобы отказ пришел, а разумный совет: "Подумайте о возрасте, для офицера карьера обязательна. Поступать не рекомендуем". Действительно, в моем возрасте хороший офицер если и не капитан, то старший лейтенант - точно. Но выход нашелся - однажды не выдержал, сел и написал письмо в часть, дескать, так и так, хочу обратно, помогите на сверхсрочную вернуться, если помните добрым словом, пригожусь. Через пару месяцев вызывают меня в военкомат:
– Здесь из твоего отряда официальный запрос пришел, ты что, серьезно? Если действительно хочешь обратно - проходи комиссию, будем оформлять.
Если хочешь! Не хотел бы - не просился. В рекордно малый срок я оформил всякие нужные бумаги, прошел проверки, медкомиссии и прочие неизбежные процедуры. При этом подначки врачей "Во дурак, люди оттуда бегут, а он рвется - не удержишь" меня не то чтобы злили, а даже забавляли. В конце концов, ровно через два года после увольнения в запас, я так же нетерпеливо ловил глазами изменения и знакомые детали в нашем гарнизонном поселке, на КПП, пожимал руки знакомым офицерам, дышал морским воздухом и чувствовал себя как никогда на cвоем месте, дома. Мне опять предстояло писать жизнь с белого листа, начинать все заново, устраиваться, обживаться. Но я смотрел в будущее легко и свободно, знал - все получится, потому что это - МОЕ дело, я умею и знаю здесь все, потому что рядом всегда будет кто-то, надежный, готовый поддержать, подставить плечо, подать руку...
ВЫХОДНОЙ
Ранним воскресным утром, примерно в 12 часов, я сидел на полу в коридоре и решал сложнейшую задачу - кормить или не кормить своего трижды любимого пса? Задача была действительно трудная, и я, не спеша и невзирая на мученические взгляды крутящегося вокруг зверя, раскладывал плюсы и минусы в разные стороны. Плюсов было мало: Дика я люблю - раз, время кормления уже прошло и он голоден - два, еда готова - три. Зато минусов набегало с большой вагон и маленькую тележку. Например: он поднял меня на зарядку в 6 часов (начихав на выходной!), спихнул в воду во время пробежки по пляжу, пребольно укусил за руку, когда я пытался честно бороться с ним в "партере", и отказался буксировать во время купания. Но самая веская причина - чует сердце, что скоро тревога.
Так уж повелось в последние годы: что ни выходной, то поиск нарушителя, видимо, контрабандистам проще бегать через границу в нерабочее время. В пятницу и в субботу обошлось, но так не бывает, чтоб всегда везло. К тому же погода стояла прекрасная: конец августа, ни облачка, чудное солнце, а стало быть все равно скоро поднимут по тревоге и придется ехать черт-те куда и ловить черт-те кого черт-те где. А если посадить в грузовую машину, переполненную людьми, только что накормленную собаку и помчаться по нашим раздолбанным дорогам, да по такой жаре, то зверя обязательно стошнит и обязательно на одежду, оружие или снаряжение. Поэтому я решил до вечера пса не кормить и уверенно показал ему кукиш. Дик обиженно фыркнул и, видимо, обозвал меня про себя последними словами. Я устыдился и пообещал ему вечером двойную норму. После этого позвонил в подразделение и в сто первый раз напомнил и без моих подсказок все знающему и потому злому дежурному, чтоб держал мою группу в готовности. Затем очень храбро и злобно мы с псом устроили стирку и генеральную уборку, которая заключалась в перетаскивании грязи из одного угла в другой. Завершив титанический труд, мы собрались на пляж, но стоило выйти на улицу - все, привет Шишкину! Над гарнизоном повис злорадный вой сирены, и мы, резко развернувшись, влетели домой.