Семь божков несчастья
Шрифт:
У кованых ворот тусовались перманентно пьяные личности, сильно смахивающие на бомжей. Один, слепой, должно быть, потому как стоял в черных очках с протянутой рукой и просил «на лечение», заметив Лизавету, поперхнулся жалостливыми словами и тоже малость остолбенел. Из чего я сделала вывод, что чудо исцеления от слепоты случилось, и сотворила его моя подруга. Гордость немедленно заполнила всю меня с головы до ног, и я не без трепета преодолела три ступеньки, ведущие в храм.
К счастью, служба уже закончилась. Народу внутри церкви было
Лизка практически строевым шагом направилась почему-то именно к этой группе, вместо того чтобы тихонько купить свечи в церковной лавке справа от входа, быстренько поставить их перед какой-нибудь иконкой и незаметно удалиться. Я следовала за подругой на почтительном расстоянии, а когда она приблизилась к батюшке, и вовсе замерла перед иконой и принялась усердно креститься.
— Здрасте, святой отец! — гаркнула Лизавета, выказывая безразмерную радость от встречи с духовным лицом.
Старушки разом вздрогнули и оглянулись. Лизка улыбнулась и им, но они почему-то испуганно осенились крестом, после чего неслышно удалились, оглядываясь на каждом шагу.
Батюшка в смятении таращился на Лизавету, однако быстро взял себя в руки.
— Здравствуйте, — мягко сказал он, — прошу вас, говорите тише! В храме не следует кричать, Господь и так вас услышит. Чем могу быть полезен?
Поскольку Лизка тихо говорить вовсе не умеет, она перешла на свистящий шепот, который эхом отдавался в самых отдаленных углах церкви, и доверительно сообщила:
— Нам бы за упокой, батюшка!
— Отпевание? — уточнил священник.
— Не-е, уже отпели… Свечку бы поставить, да в молитвах заупокойных упомянуть.
— Хорошо. Купите свечи в лавке и там же оставьте записку с именем усопшего, — с этими словами батюшка небрежно перекрестил нас, после чего покинул, оставив Лизку в замешательстве. Она энергично скребла затылок, глядя вслед батюшке вопросительно-круглыми очами.
— Витка, ты знаешь, кому за упокой свечки ставить? — наконец молвила подруга.
— Вообще-то, нет. Но мне соседка — набожная старушка — говорила, дескать, когда не знаешь, кому ставить свечку, нужно ставить Всем Святым, они там сами сообразят.
Так и поступили. А вот с записочкой заминка вышла: имен то парней мы не знаем! Писать клички? Но опять же, кто погиб в пещере — Бодун и Касыч? Напишешь, к примеру, за упокой Бодуна, а он возьмет и живым окажется! И наоборот. И третий тип, что в дурке, неизвестно кто.
Судили, рядили так и сяк, и в конце концов решили: записок никаких не оставлять, а чтоб не ошибиться, кто жив, а кто помер, поставили свечки еще и за здравие погибших. Звучит, конечно, нелепо, а может, даже и страшновато, но иного выхода мы не нашли.
Церковный дворик Лизавета покидала с таким же шиком, как и входила в него. Чудесно исцелившийся слепой бомж, не таясь, таращился на подружкины прелести и счастливо улыбался.
— Смотри, Виталия, какой жизнерадостный человек, даже несмотря на тяжелую жизненную ситуацию и суровый недуг, бери пример! — Лизка остановилась возле «слепого» и уже извлекла из кошелька десятирублевую купюру, как вдруг слепой заговорил:
— Я не жизнерадостный, просто у меня уже истерика! Девушка, можно за вас подержаться? Я хорошо заплачу!
От взрыва моего хохота с окрестных деревьев испуганно сорвалась стайка ворон и с негодующим карканьем унеслась прочь. Смех душил, мешая нормально дышать. Я в изнеможении опустилась прямо на горячий асфальт и продолжала хохотать уже сидя. По щекам побежали слезы, но и они не помешали мне увидеть, как Лизавета от души врезала нахальному бомжу по физиономии. Увесистый кулак подруги угодил ему аккурат в переносицу. После такого удара «фонари» обычно появляются очень быстро и сразу под обоими глазами. Однако даже этот чрезвычайно весомый аргумент, выдвинутый Лизкой, настырного бомжа не впечатлил.
— Ну, хоть потрогать! — не унимался он, размазывая по лицу грязным рукавом побежавшую из носа кровь.
Я уже стала понемногу приходить в себя, но после этих слов снова свалилась с приступом гомерического хохота. Лизка рывком поставила меня на ноги и потащила прочь от «слепого». Усаживаясь в «жигуль», она грозно прошипела:
— Ни слова!
— Так ведь я и так молчу, — смех все еще душил меня, но я мужественно с ним боролась. Без особого, впрочем, успеха. — Только не понимаю, чего ты сердишься? Тебе гордиться собой надо: не каждому дан дар исцеления больных одними только формами. А что было бы, если б он к тебе прикоснулся? Страшно подумать!
— Витка! — сатанея, завопила подруга.
— Все, все, все, молчу, — я прикусила губу, чтобы снова не рассмеяться, и завела машину.
Всю дорогу до антикварного магазина Лизавета сердито хмурила брови, а порой даже ругалась. Успокоилась она только войдя в магазин.
Бывать в заведениях подобного рода до сегодняшнего дня мне не доводилось, потому как коллекционером старинных безделушек не являюсь, да и цены на эту старину, судя по информации в СМИ, такие, что моей жизни не хватило бы, чтобы заработать на какую-нибудь невзрачную вещицу.
Хоть я и догадывалась, какие здесь цены, все равно безмерно удивилась, когда увидела четырех-, пяти-, а то и шестизначные числа.
— Неужели есть такие дураки, которые здесь что-то покупают? — прошептала я в самое ухо Лизавете. Говорить громко я побоялась — кто ж в музеях говорит во весь голос?
— А то! Полно таких! — воскликнула подруга.
На звук откуда-то появился солидный дядька лет пятидесяти в безупречно сшитом костюме-тройке. Даже мне, человеку неискушенному, было понятно — костюмчик этот стоит ох как недешево.