Семь цветов страсти
Шрифт:
Соломон опешил. Отбросив в вазочку надкушенное пирожное, он тяжело сел в позе приговоренного к высшей мере и прошептал: «Все полетело к черту…»
— Не стоит так удручаться, дружище. Если честно, ваша затея с самого начала показалась мне сомнительной… Уходи от них. Ты же не останешься без работы — камера Барсака пока идет нарасхват.
— Спасибо за совет… Но… может, ты все же еще раз хорошенько подумаешь?
— Увы. Завтра же вылетаю в Рим. Надо уладить все дела с твоим шефом до поездки в Москву.
— Детка, доверь это дело мне. Не стоит затевать скандал. В «фирме» сидят крепкие
— Я готова нанять хорошего адвоката и отмыться от дерьма. Даже если не отмыться, то, по крайней мере, не добавлять нового… И, к тому же, я кое-что предусмотрела. Понимаю, что в качестве защиты в судебном процессе мои «документы» гроша не стоят. Но в случае скандала найдутся люди, которых смогут заинтересовать мои дневники.
— Ты что, в самом деле вела какие-то записи?
— Да, с того момента, как ввязалась в предложенную тобой работу. Конечно же, не из соображений «страховки». Просто путешествие с Чаком и «подглядывающим» Солом показалась мне забавным.
— Ты упоминаешь там все эти дела, связанные с «фирмой»? Имена, планы?
— Разумеется. Все, что я слышала от тебя, а это совсем немного. Начав записывать происходящее со мной, я постепенно вошла во вкус и «Записки мадемуазель Д. Д.» превратились в описание бесшабашных, но, в общем-то, вполне невинных похождений. А после встречи с господином Артемьевым мои листки и вовсе стали похожи на дневники гимназистки эпохи Австро-Венгрии.
Соломон выглядел растеряно, он явно чего-то опасался.
— Пойми, Дикси, все это достаточно серьезно. Все мы — члены «фирмы», давали подписку о неразглашении творческих замыслов и всего происходящего в стенах Лаборатории… Если твои бумаги попадут в руки наших ребят, боюсь, Соломон Барсак — человек конченный.
— Ты что-то совсем стал запуганный. — Я примирительно погладила его по жесткошерстному загривку. Кудрявая поросль спускалась от затылка за ворот рубахи, и я знала, что на спине Сола «шерсти» значительно больше, чем на его темени. Сейчас он был похож на большую грустную обезьяну. — Клянусь, что спрячу бумажки далеко-далеко и никогда о них не вспомню, если, конечно, мне не станут грозить твои «фирмачи»… Честное слово, Сол, я не смогу навредить тебе ни за какие миллионы. Тем более, что владелица Вальдбрунна не будет нуждаться в деньгах.
Он с мольбой посмотрел на меня и, кажется, был готов пасть на колени. И я удержала скользящее вниз движение. Сол схватил мои руки и стал покрывать их поцелуями.
— Ты хорошая, добрая, честная девочка! Я верю, Дикси не сможет загубить старика Соломона. Одинокого, больного старика… Доверься мне, поезжай в Москву, а я постараюсь все тихонько уладить. Придумаю что-нибудь, запудрю им мозги…
— А потом окажется, что волнующее паломничество ко гробам предков заснято на пленку… Гнусность какая! — Меня передернуло от этой мысли. — Любовь на пляже не смущает моей добродетели, да снимайте, сколько хотите! Но Майкл у могилы прадеда в компании французской «сестрички»- бывшей порнозвезды — это зрелище не для кинозала.
— Успокойся, детка. Поезжай спокойно в Москву и выполняй свой родственный долг. Уж в эту дыру за тобой точно никто не поедет. — Сол улыбнулся одними губами и заговорщицки подмигнул мне.
Я обняла его на прощание, а затем, оставшись одна, хорошенько спрятала пухленькую тетрадку с кустиком весенних крокусов на обложке.
Прощай, мадемуазель Д. Д.! Приветствую тебя, хозяйка Белой башни!
Тогда мне и в голову не пришло, что Соломон так легко умеет лгать.
Часть третья
Богатая, прекрасная, нежная…
1
Они заскочили в укромное кафе на виа Карлуччи, горя нетерпением выслушать экстренное сообщение Барсака. У вернувшегося из Парижа Сола было такое лицо, что Руффо и Тино не на шутку струхнули. Приложив палец к губам, Тино гневно сверкнул глазами, отменяя всякие объяснения в стенах Лаборатории и спешно вывез заговорщиков в укромный уголок. Кафе «Сильва» вечерами посещали работяги, в десять утра здесь находилась лишь одна посетительница — пожилая синьора в вязаной крючком панамке и таких же митенках. Синьора слилась в экстазе с вазочкой взбитых сливок, мужественно оттягивая момент прощания с лакомством: ее ложка путешествовала к сморщенным губам почти пустой, в слезящихся глазах блестел восторг и боль подлинной страсти.
— А ведь она сейчас переживает не менее бурные эмоции, чем какая-нибудь голливудская фифа, собирающая чемодан уходящему любовнику. — Заметил Руффо, когда они расселись за угловым столиком, сплошь затененным кустами отцветших олеандров.
Соломон не смел поднять глаза. Все это время у него было чувство, что Заза и Руффо конвоируют его, как преступника, для допроса с пристрастием. И теперь он сидел против них, опустив на колени тяжелые кисти, сгорбившись, как провинившийся ученик, и не решаясь приступить к рассказу.
— Так что еще выкинула наша крошка? Забеременела от главного прокурора? Подхватила ВИЧ? — Несмотря на ранний час, Шеф отхлебывал пиво.
Звонок Сола оторвал его от небезынтересных занятий с юной глупышкой, метившей на лавры Софи Лорен.
— Мадмуазель Девизо скоро получит солидное наследство и не намерена продолжать карьеру в кино. Она просила меня содействовать расторжению контракта. — Выпалив все это, Сол перевел дух.
— Сколько ей надо, чтобы изменить решение? — Поинтересовался Руффо, не прикоснувшийся к стакану апельсинового сока.
Это заведение вызывало у него брезгливость, вполне понятную у столь изысканного и деликатного синьора. Он предпочел в это утро легкий спортивный стиль — кремовые брюки и тенниску и выглядел по меньшей мере премьер-министром, пожелавшим сохранить инкогнито. Соломон с надеждой посмотрел на Руффо, ему казалось, что именно «стервятник-хамелеон» легко переметнется с «объекта № 1» на другую кандидатуру.
— Дикси не отличается корыстью. В данном случае купить ее, мне кажется, невозможно.
— А уговорить? Как насчет обещаний «Оскара» и прочей «бижутерии» «большого кино» в случае завершения нашего фильма? — В голосе Руффо звучала заведомая обреченность: в преданность высокому искусству потаскушки Девизо он нисколько не верил.