Семь дней
Шрифт:
– … Умереть. И тогда я вас обоих отсюда вывезу. В крематорий, аха. О Боги вы такие наивные. Я не верю, давно у меня таких не было.
– Скотина ты, Льер. – чуть ли не в голос сказали мы.
– Да, и мне это нравится. Но что бы показаться вам воспитанным и подольше поиграть с вами я принес вам подарок. Понимаете, таких как вы мало, большая редкость, не каждые попадают именно мне. Потому мне очень повезло, что так все сложилось. Друзья мои, я рад нашему знакомству.
В воздухе завис странный запах, он чем- то напоминал горелую человечину, которую мне удалось унюхать в аэропорту, когда та сумасшедшая столкнула самолеты.
– Держите мои песики.
Скажу честно, мы кинулись изо всех сил в сторону коробкам, откуда исходил
– Угощайтесь, голубки, для вас мне ничего не жалко. Да, таблеток там нет. – сказав это Льер вышел и закрыл дверь.
Этот запах напомнил нам детство. И я вспомнил как пахнет настоящее мясо. В глубине души я даже благодарил, Льера, он напомнил мне девство и походу решил нас нормально покормить. Только зачем ему это? Наверное, все таки играться с нами ему понравилось. Но это не важно, мы хотели есть.
– Господи Боже!!!!!
В стороне я слышал истерику Аны и ее визжащий плач. Льер, эта такая тварь. Ана билась в истерике пока не упала в обморок.
На красивых фарфоровых тарелочках лежали тушки котов.
Я смотрел на них и плакал, плакал как ребенок, слезы лились, и я не знал, что мне с этим делать. Я плакал пока сам не упал. Я лежал и желал смерти, я был уже ко всему готов. Я лежал смотрел на практически бездыханное тело Аны, вдыхал запах жареного мяса, слышал истерически смех Льера и выключился сам, сквозь туман я слышал как что- то говорил, Льер.
– Ана и М… вы такие милые… лежите невинные. Я не желал… не хотел убивать… хочу… старый мир. Но мне не… потому нравится…
Голос ушел.
Паршивое чувство, но мы смирились со своей участью. Ждали того дня, как у вас дети ждут Нового года или Рождества. Никогда не мог подумать, что все выйдет именно так. Жаль мы не родились в том прекрасном мире, в котором жили предки.
Понедельник.
Надежда умирает последней… херня! надежда не умирает никогда.
– Ну, так мы будем думать, как нам свалить отсюда?
– О, наконец, я узнаю ту Ану, которая была в самом начале.
– Подсядь ко мне, что бы он не слышал, о чем мы разговариваем.
Мы сели и стали обсуждать возможные пути, как нам выбраться отсюда, но каждый из них заканчивался нашей поимкой. Можно даже сказать, что, по сути, мы и из камеры не знали как выйти.
Вдруг дверь открылась, и в камеру охранники бросили пожилого мужчину, с большим шрамом через все лицо, его левый глаз был белый от слепоты. Он поднялся, отряхнулся, оглядел камеру вокруг. Потом посмотрел на нас и улыбнулся.
– Ана!! – крикнул он и подбежав к Ане крепко обнял ее.
– Убери от меня свои руки!
– Ты не узнаешь меня? Девочка это же я. Твой отец. Роберт Лесовски.
– Что ты несешь? Мой отец погиб…
– Погиб под Стамбулом, охраняя Босфор и Дарданеллы. Девочка моя, это я. – перебил старик ее.
– Я не верю тебе. Я не верю. Мой отец, погиб, бабушка мне сказала, что он погиб. – чуть ли не плача сказала она.
– Ох, мама в своем духе, когда твой дедушка, мой папа, ушел из дома, она тоже всех заверяла, что он помер, а потом я на него нарвался в кабаке в Кракове.
– Нет, нет, этого не может быть.
– Ана, успокойся, иди обниму. Боже как же ты похожа на свою маму.
– Так старик. Ну ка прекрати доводить ее! Говори кто ты? И что тебе надо?
– Молодой человек, извините, я не знаю вашего имени, не препятствуйте воссоединению семьи. Помнишь нашу деревню Аночка, помнишь молочко, ребятишек, коров и тот как наш сосед Ян танцевал «Яблочко», ох, прекрасный танец. Помнишь?
Лицо Аны застыло, наполнилось слезами. Было видно счастье в ее глазах.
– Этого не может быть! – с криком кинулась она старику на шею. – но как ты выжил?
– Это долгая история, но я смотрю мы тут никуда не торопимся. С Польши я
Вот как это место называлось, вспомнил я. Но при этом я сидел и недоумевал от происходящего, как он тут оказался, кто он? При этом же я отчего-то чувствовал сильный эмоциональный подъем и радость. У меня в голове не осталось никаких мыслей, кроме одного вопроса.
– Вы не помните моего отца… – попытался спросить я.
– … не перебивай, малой. – грозно ответил он. – Я командовал 5 мобильным моторизированным батальоном в составе 101 полка. В моем распоряжении было около 800 человек. А задача была поставлена невыполнимая. Мы должны были удержать перевал обходящий наши войска с фланга. Очень ответственная миссия, ради выполнение которой мы были готовы умереть. Как только мы выставились на позиции, соорудили оборонительные редуты сразу же на нас пошла атака арабов. Первый бой был очень тяжелым, он длился около суток, мы уничтожили огромное количество солдат противника, но и потерями не мало. Около 20% личного состава было убито или ранено. Так же как оказалось это была лишь разведка боем, что странно, раз бой длился около суток, но кто их поймет. В 5 утра, после мощнейшей артподготовки на нас двинулись основные силы 2 арабской армии, танки, вертолеты, пехота на бронемашинах, мы запрашивали подмогу, но на других фронтах было не лучше. Бои длились несколько дней, у нас кончалось все, от патронов и оружия, до тех, кто мог это оружие держать, солдаты гибли сотнями, молодые люди, у которых все должно было быть только впереди. И когда мы отбили последнюю атаку нас оставалось в районе 50 человек с учетом штабистов, поваров и раненных. Я попытался связаться со штабом армии, где мне сказали, что армии разбиты и ее остатки переброшены под Афины, нас же они считали потерянными с первой атаки. В итоге мы оказались зажаты в кольце врагов. Мои люди были деморализованы. Я, сам раненый, старался их подбодрить, но не выходило, я видел в их лице безысходность, смирение с участью и страх. Тут я увидел, как к нашим позициям пробираются люди с белым флагом, это были парламентарии, они предлагали нам сдаться, но мы отвергли их предложение. Спустя пять часов арабы вновь пошли в атаку, мы ничего не могли сделать, но каждый бился до конца. В итоге они взяли наши позиции, а меня и еще пятерых они схватили в плен. Они пытали меня, что бы я выдал расположения наших армий, хотя я был обычным полевым командиром. У них ничего не получалось, пока они не стали мучать моих солдат на моих глазах. Пять молодых пацанят были растерзаны самыми ужасными способами, а меня заставляли на это смотреть. Они кричали и звали помощи, звали матерей, которые не могли им помочь, а их терзали. Двух заживо расчленили, оторвав сначала пальцы, потом ноги, руки, выковыривая кишки, при этом поддерживая в них жизнь, что бы они все это видели. Еще с двоих они сняли кожу после чего кинули ко животным. И последнего, самого молодого. Семнадцатилетнего паренька Франческа, курсанта штабной академии, они закинули в чугунную сферу с отверстиями и развели костер под ней. Он кричал и молился богу. Я молил их убить меня и не трогать его, но не слушали и смеялись, они ломали меня психологически…
На лице старика проступили слезы. Ана и я слушали в захлеб эту ужасную историю.
… Когда прозвучал последний вопль Франческа, я сказал им, что, если нам суждено умереть – Мы умрем, но не сдадимся. На что они посмеялись и кинули меня в тюрьму, там я просидел не так долго, около 2х лет, пока по нам не стали бить ракеты. Все здания той базы, на которой меня держали были разрушены. Мне опять удалось выжить и уйти, я скитался по Балканам скрываясь и пытался дойти до нашей деревушки. Я лишь мечтал увидеть тебя. Когда я туда дошел, я увидел, что земля сожжена. Горе одолело меня, и я остался там, жил как отшельник около 20 лет, пока меня не пойми эти уроды. И вот я тут с вами. Я безумно рад видеть тебя, Ана, и рад что мы тут, но я вновь тебя вижу.