Семь ликов Японии и другие рассказы
Шрифт:
– Что вы будете пить? – спросил Инверницци.
– Ничего, спасибо, – сказала я. – Вас все еще мучают сильные боли?
– Не стоит беспокоиться, спасибо, – ответил он сдержанно и официально. – Я прошу меня извинить, что не могу сесть, но в данное время я должен оставаться в корсете.
– Когда он вам будет не нужен, то знайте: его код– ARS.
Он впился в меня удивленным взглядом, вежливая маска на его лице съехала вбок.
– Где бы я могла вымыть руки? – спросила я.
Он молча указал
В ванной комнате я разделась и сложила одежду на край ванны. Оглядела себя в зеркале. Потом вернулась в салон, села на софу и посмотрела Инверницци в глаза. Он не двинулся с места.
– У вас есть сигарета? – спросила я.
– Я не курю, – сказал он – но тут вообще-то… Он выдвинул ящик стола.
– Ах да, это же этаж для некурящих, – сказал он, с трудом выпрямляясь. – Но я могу попросить принести… Подождите, я сам схожу.
– Да ладно, не стоит. Ваша жена не курит?
– Она мертва, – сказал он, – ваш муж наверняка рассказывал вам об этом.
– Шниппенкёттер мне никогда ничего не рассказывает.
– Сеньора, – сказал он тихо. – Вы удостаиваете меня огромного доверия. Признаюсь, я не знаю, чем заслужил его.
– Это никак не связано с вашими заслугами, – сказала я, – надеюсь, я не очень досаждаю вам.
Он ответил в высшей форме изысканно:
– Я весьма обязан вам.
– Вы первый мужчина, кому я показываюсь в голом виде.
– Это большая честь для меня, – сказал Инверницци, – и это вам очень к лицу, если вы позволите мне так выразиться.
– Вы можете себе позволить что угодно, – сказала я. – Я пришла, чтобы изменить с вами моему мужу.
Легкая улыбка исчезла с его лица. Он открыл от удивления рот.
– Сеньора, я должен вас разочаровать. Я болен.
– Вы – мужчина-смерть, – сказала я. – Я тоже. Я – женщина-смерть.
Теперь он принялся медленно разглядывать меня, деталь за деталью. Я села так, чтобы он мог лучше рассмотреть меня.
– Вы очень красивы, – сказал он.
– Тогда, значит, самое время для меня снова одеться, – сказала я. Я чувствовала его взгляд на своей спине, направляясь в ванную. Когда я вернулась, он ходил по комнате взад и вперед. Он обернулся.
– Вы совсем не любите своего мужа? – спросил он хриплым голосом.
– Я не любила его ни секунды, – сказала я.
– Зачем же вы вышли за него замуж?
– Из интереса, – сказала я.
– Из интереса, – повторил он машинально, – а теперь вы интересуетесь мною?
– Сеньор, – сказала я, – если вы будете много спрашивать, то я не знаю, смогу ли я прийти еще раз.
Когда я подавала ему на прощание руку, которую он опять поцеловал, я сказала:
– Если случится так, что мой муж будет вынуждать вас рассказать ему о вашей любовной связи, не говорите ему, кто эта дама. Это не составит вам никакого труда.
Даже если он это и знал, он молчал до самого последнего своего вздоха. Или нет? Может, он выкрикнул мое имя, когда дернул запальный шнур? Но тогда Шниппенкёттер еще мог его услышать.
Тот день, когда Инверницци узнал меня, был его последним днем. Он вышел из комнаты, поклонившись, не произнеся ни слова. Когда я оделась, я села в вестибюле и сидела там два или три часа. Читать я не могла, я курила, впервые после тридцати лет перерыва. Обслуживающий персонал гостиницы мог, если бы потребовалось, под присягой подтвердить, что я сидела там, поскольку заказывала чай, причем трижды.
Когда я вернулась домой, здание уже было ограждено, и полицейские попросили меня пройти на половину Шниппенкёттера, чтобы идентифицировать трупы. Да, сказала я, вот этот – мой муж. А это – мой любовник.
Я не плакала.
Рот Инверницци все еще был открыт. Может, он с ликованием выкрикивал мое имя, так же, как слышал тогда на лестнице ликующие крики Долорес?
Что вы скажете мне по этому поводу, Шнипп?
Анна Ли, если ему для его покаяния необходимо было увенчать его собственным прелюбодеянием – тогда да, он мог выкрикнуть ваше имя. Но он не мог его выкрикнуть, вообще не стал бы ничего выкрикивать, если хотел своей смертью доказать, что любил в своей жизни только одну женщину – Долорес.
Спасибо, Шнипп. Вы говорите мне то, что я и сама знаю. Иначе я не сидела бы тут. Он не забрал меня с собой, не меня.Но настоящая сеньора переживет это и будет молчать.
И все же, Шниппенкёттер, Курд, мой супруг: не очень-то воображайте по поводу своего конца. Это было недоразумение, ваше место совсем не на сцене среди героев. Вы по ошибке попали не в ту пьесу. Зато были великолепным актером, это я признаю. В чем же истина? – имели вы обыкновение спрашивать. Для этого вы должны хотя бы на секунду, на одно мгновение принять во внимание следующее: истинна любовь. Если встать на точку зрения, что Инверницци выдумал всю эту историю, то сейчас он сделал ее правдой.
Я никогда не спрашивала его, чья это была кровь на том куске тряпки в его талисмане. Я бы не вынесла правды. Но еще меньше я хотела, чтобы он мне солгал.
Давай начнем как маленькие, сказала я, надеюсь, ты все еще и остался для меня тем маленьким, как раньше. Тут он впервые с удивлением взглянул на меня. Но все еще не узнал. Тела легко заменяются одно другим, а через тридцать шесть лет они теряют всякий намек на память. С каким удовольствием я тоже бы оседлала в четырнадцать стул в конторе, сказала я. Но он ничего не помнил.