Семь минут
Шрифт:
— Когда это было?
— Летом тридцать четвертого, когда он писал книгу.
— Кристиан Леру показал, что Джадвей написал ее за три недели.
— Леру дерьмо. Он вам скажет все, что угодно, за несколько долларов.
Сердце Барретта радостно екнуло.
— Вы хотите сказать, что он солгал под присягой?
— Нет, — возразил О'Фланаган, делая очередной глоток. — Я просто говорю, что он не всегда придерживался правды. Он мне никогда не нравился, и я не хочу о нем разговаривать.
— Так что, большая часть его показаний была правдой?
— Да.
— И рассказ о смерти Джадвея?
— В основном да. Книга вышла. У дочери одного из друзей Джадвея возникли неприятности, и этот друг обвинил Джадвея, потому что тот написал «Семь минут». Потом у Джадвея возникли трения с родителями. Он был очень чувствительным и впал в хандру. Об этом уже говорили на суде.
— Когда он убил себя?
— В феврале года тысяча девятьсот тридцать седьмого от Рождества Господа нашего. Аминь.
— В феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года? Я как раз пришел уточнить эту дату.
Когда Барретт достал из портфеля книгу доктора Эберхарта, О'Фланаган подозрительно покосился на него. Майк открыл книгу на нужной странице и показал О'Фланагану отмеченный абзац.
Закончив читать, О'Фланаган поднял глаза.
— Ну и что?
— Доктор Эберхарт сказал, что узнал об этом от вас.
— Может, и от меня.
— Тогда объясните мне, пожалуйста. Джадвей умер в феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Как он мог слушать репортаж о бое на звание чемпиона мира среди тяжеловесов, который состоялся четыре месяца спустя? Как он мог прочитать книгу Миллера, которая была опубликована два года спустя?
О'Фланаган тупо уставился на Барретта, поднес к губам стакан и сделал медленный глоток. Потом поставил стакан.
— Может, этот Эберхарт не расслышал меня.
— Мистер О'Фланаган, даже если он вас неправильно расслышал, магнитофон не мог расслышать вас неправильно. Он записал разговор с вами на магнитофон и прокрутил его мне по телефону два часа назад.
— Ну, тогда, может, я ошибся. Наверное, в тот вечер я перебрал.
— Эберхарт сказал, что вы были трезвый, как стеклышко.
— Откуда он знал, черт побери?
— Ваш голос показался и мне трезвым.
— Вы знаете, что самыми трезвыми являются самые пьяные люди на земле, и наоборот? — фыркнул О'Фланаган. Потом выпрямился. — Скорее всего, я запутался в датах. Память подводит. Это единственное объяснение. Я хочу еще выпить.
Барретт поймал официанта за рукав и заказал третье двойное бренди для О'Фланагана и второе виски для себя.
— Мистер О'Фланаган, не могли вы ошибиться и в дате смерти Джадвея? Может, он умер позже, скажем, в тридцать девятом или сороковом году, а не в тридцать седьмом?
— Нет, я это точно помню. Я запомнил панихиду. После смерти я много времени проводил с Касси.
Когда принесли стаканы, О'Фланаган взял свой, а Барретт не обратил на выпивку ни малейшего внимания. Он решил пойти по новому следу.
— Вы были с Касси… — повторил он. — А с ней что случилось?
— Она уехала из Парижа. Там ее больше ничто не держало, — ответил О'Фланаган между глотками. Его язык начал заплетаться. — Она вернулась в Америку. На Средний Запад, кажется.
— Что случилось с ее ребенком?
— С Джудит? Лет десять назад я получил от нее открытку. Она уезжала в Калифорнию, чтобы выйти замуж. Больше я о ней ничего не знаю.
— Не знаете, куда именно в Калифорнию?
— Откуда мне знать?
— Существуют доказательства, что Касси Макгро в конце концов вышла за кого-то замуж и жила в Детройте. Вы что-нибудь знаете об этом?
— Я знаю, что она вышла замуж и вскоре овдовела. Но кроме этого я ничего больше не знаю. Мне неизвестно, что с ней было потом. Наверное, давным-давно умерла. После смерти Джадвея жизнь для нее потеряла всякий смысл. — Он пьяно покачал головой. — Это была идеальная пара. Он высокий, похож на больного туберкулезом, как Роберт Льюис Стивенсон. Она красавица, настоящая баба. Вся Касси в его книге. Мы здорово веселились, взявшись за руки, гуляли по набережным Сены и читали стихи. У них были любимые. Одно я даже запомнил. — Прислонив голову к стене и закрыв глаза, он сказал: — Пьетро Аретино, эпоха Ренессанса.
После паузы начал негромко декламировать:
Пусть человек трахается после смерти, кричу я. Давайте трахаться до смерти и потом воскреснем, чтобы продолжать. С Евой и Адамом, которым было суждено умереть. От этого затраханного яблока и плохого счастья.Он открыл глаза.
— Аретино написал его четыреста лет назад, и мы декламировали его. Это было любимое стихотворение.
— Чье любимое? Джадвея?
— Нет, Касси.
Барретт видел, что О'Фланаган вот-вот перестанет ворочать языком и ему следует торопиться.
— Мистер О'Фланаган, не хотели бы вы выступить свидетелем защиты на процессе? Мы бы вам щедро заплатили за время и хлопоты.
— У вас не хватит денег, Барретт. На земле еще не отчеканили столько монет, чтобы заставить меня говорить о Джадвее.
— А вам известно, что вас могут вызвать в суд повесткой?
— А вам известно, что я могу заболеть потерей памяти? Не угрожайте мне, Барретт. Джадвей и Касси — лучшая часть моего прошлого. Я не собираюсь грабить их могилы и свои мечты ради денег.
— Простите, — извинился Барретт. — Хорошо, тогда последний вопрос. Совсем недавно нью-йоркский торговец автографами, Олин Адамс, приобрел несколько писем Джадвея. Он сказал мне, что предложил их вам. У вас не было денег, и вы отказались. Через несколько дней вы неожиданно позвонили Адамсу и сказали, что достали деньги и хотите купить письма. Зачем?