Семь минут
Шрифт:
Барретт вспомнил слова Эгглесатона, которые прочитал, когда учился на юридическом факультете: «Не думаю, что я преувеличиваю, когда говорю, что защита содержит только калейдоскопические фрагменты фактов, как если бы действительность была затушевана черно-белыми полосами. Все, что попадает в протокол, видится сквозь эти полосы и пятна».
Эти умиротворенные и деловые присяжные никогда не увидят реальность за темными пятнами, как ее видел Барретт.
Но и для него оставались темные пятна. Он знал больше присяжных, больше обвинителя,
Потом его мысли переключились на Мэгги Рассел, которая не ждала его дома вчера вечером. Около телефона лежала загадочная записка: «Уехала по важному делу. Увидимся завтра». Вчерашнее «завтра» уже превратилось в сегодня. Куда она могла деться и по какому делу?
И черт бы побрал Фей Осборн за то, что она предсказала исход процесса! Она ошибалась в вопросе о справедливости их дела, но была права в том, что его невозможно выиграть и что оно пагубно скажется на его, Барретта, морали и добром имени.
Как ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось! Казалось, что он не сможет заставить себя вернуться в зал суда, на эту бойню!
Он открыл глаза.
Зелкин говорил Филу Сэнфорду:
— Когда суд через полчаса возобновит работу, Дункан закончит перекрестный допрос доктора Файнгуда. Потом нам предложат пригласить следующего свидетеля защиты, которого у нас нет. Поэтому мы просто объявим, что защита закончила представлять свои доказательства. Дункан выступит с заключительным словом, а за ним — Майк. У него замечательная речь, даже лучше тех отрывков, которые мы только что слушали на магнитофоне. Апшо даст последнее напутствие присяжным, и те уйдут совещаться. Спустя какое-то время они вернутся с решением. Думаю, они вынесут вердикт часам к трем-четырем.
— Я сгораю от нетерпения, — мрачно произнес Бен Фремонт.
— Вы не единственный, у кого неприятности, — сказал Сэнфорд продавцу книг. — Подумайте, что будет со мной.
— Готов к последнему удару, Майк? — спросил Барретта Зелкин.
— Нет, но я нанесу его, — хмуро ответил Майк Барретт.
— Может, вы еще разведете маленький костер под этим жюри, — высказал надежду Фремонт.
— Без спичек? — скептически поинтересовался Барретт.
Майк откусил кусок сэндвича и принялся жевать. Раньше он никогда не думал, что у хлеба может быть привкус пепла. В дверь громко постучали, и Барретт крикнул через плечо:
— Войдите!
Дверь слегка приоткрылась, и Барретт оглянулся. Полицейский просунул в комнату голову:
— Какая-то леди спрашивает мистера Барретта.
— Леди? Какая леди?.. Кто там?
Полицейский отошел в сторону, и в комнату вбежала взволнованная Мэгги Рассел с сияющими глазами.
— Мэгги… — пробормотал Барретт, привставая. — Где ты?..
— В Чикаго, — быстро ответила девушка. — Я вернулась не одна. Ты его знаешь, Майк, но я представлю его остальным. — Она открыла дверь пошире и крикнула в коридор: — Они все здесь!
В двери показалась величественная фигура. Мужчина окинул взглядом всех присутствующих и закрыл за собой дверь.
— Джентльмены, — произнесла Мэгги Рассел, — позвольте представить вам сенатора Томаса Бейнбриджа!
Барретт неловко встал, подхватил падающий стул и ошеломленно уставился на Бейнбриджа.
— Сенатор… — растерянно пробормотал он и услышал, как остальные тоже встали.
Томас Бейнбридж размеренным шагом прошел в центр комнаты и остановился напротив Барретта.
Потом он сделал то, чего Барретт никак не ожидал, — улыбнулся. Улыбка казалась немного вымученной, но тем не менее это была улыбка.
— Мистер Барретт, — сказал сенатор, — вчера вы говорили убедительно, но в конце концов убедила меня эта юная леди. И еще одна леди из Чикаго, когда-то бывшая молодой. Мне напомнили… Одна дама — что человек несет ответственность за прошлое… А другая — что за будущее. — Потом он неожиданно добавил: — Вы любите поэзию, мистер Барретт? Мистера Джадвея она всегда интересовала. Одно стихотворение Джеймса Расселла Лоуэлла ярко описывает его чувства. Лоуэлл написал, что уважает человека, который хочет пойти на дно… Половину себя он готов отдать за право думать, а вторую — за право говорить.
Он умолк, а Барретт и остальные смущенно ждали.
— Ужасные стихи, — произнес Томас Бейнбридж, откашливаясь, — но какие чувства! — Он обвел взглядом присутствующих, потом вновь посмотрел на Барретта. — Вот ваш ответ, сэр. Вы получите главного свидетеля. Я позабочусь об этом. Если захотите, прямо сегодня на свидетельском месте перед всем миром предстанет Дж Дж Джадвей.
— Можете пригласить своего следующего свидетеля, мистер Барретт.
— Спасибо, ваша честь.
Майк назвал имя следующего свидетеля, и в зале раздался шепот.
Секретарь поспешил к свидетельскому месту с Библией в руке, и Бейнбридж подошел к нему. Майк Барретт стоял рядом с судебным стенографистом и наблюдал, как на бумаге появляются загадочные символы. Загипнотизированный ими, он не мог представить их переведенными на простой язык в протоколе:
«Народ штата Калифорния против Бена Фремонта. Сенатор Томас Бейнбридж вызван в качестве свидетеля зашиты и приведен к присяге.
Секретарь суда:Назовите свое имя, пожалуйста.
Свидетель:Сенатор Томас Бейнбридж.
Секретарь:Пожалуйста, произнесите фамилию по буквам.
Свидетель:Б-е-й-н-б-р-и-д-ж.
Судья:Садитесь, сенатор».
Барретт повернулся к свидетельскому месту.
Он знал, что внимание присяжных, судьи, всех собравшихся в зале привлечено к нему, потому что он вызвал самого загадочного и значительного свидетеля из всех, появлявшихся в этом зале.