Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Бабы настряпали ватрушек, пирогов, начиненных пшённою кашей и яйцами, сдобных пирогов с кашею и маком. Огонь в печи разведён, пол выметен... Свиная голова на стол поставлена, как и на Рождество ставится, в пасти свиной — крашенка-яйцо да прутик берёзовый...
На улицах людно. Пёстрые полы распашных одежд, откидные широкие рукава, шитые кушаки, тафьи плотные на головах... Народ толпится у княжого двора, глядят на боярские наряды, нашитые из камки, алтабаса, аксамита, бархата золотного да объяри... На улицах тверских тесных расцвели цвета: синие, зелёные, малиновые, красные, лиловые, голубые, розовые, белые, пёстрые...
Офонас уже с утра, как воротились из церкви, сменил горничную простую рубаху на чистую льняную косоворотку
Но отчего же это? Прежде, в Твери, ему тосковалось — всё было кругом знаемое сызмальства. Все кругом знали Офонаса — он был ихой, на том же языке говорил, те же праздники праздновал, принадлежал множеству... А ныне одинок, и тоскуется ему порой об этой его принадлежности множеству... Множество — оно и решит за тебя, и ты пойдёшь за ним, в нём пойдёшь... А ныне Офонас сам за себя решает, ему — воля... И он ведает, что в конце-то концов пропадёт!.. Да хоть воли глотнёт...
А выйдешь в Твери на Велик день, трешневик на голову взденешь... А Настя в шушуне да в душегрее, кика пестра, сорока [85] шёлковая...
Из одиночества — во множество, из множества — да в одиночество... И что есть воля? Человек устремляется к ней. Одни стремятся достигнуть воли через богатство, став во главе множества; а другие стремятся, устремляются бежать из множества прочь, в одиночество своё...
На девятый день после Святой Пасхи, в Радуницу, приходилось отплывать. Скоро подымутся бури. Уж и дожди налетают. Едва Офонас поспевает на последний караван кораблей. Все толкуют о грядущих бурях. Надобно успеть проплыть, пройти на судах до начала времени бурь...
85
...сорока... — старорусский головной убор замужней женщины.
В порту шумят, ведут купеческих коней по мосткам, кричат, приказывают посторониться, полуголые носильщики портовые тащат корзины с товарами... Грузятся на тавы-дабы — корабли индийской земли... Юсуф стоит среди других купцов, переговариваются. И вдруг вспоминает один из них корабль царевича Микаила из Рас-Таннура... Жар кидается в лицо Офонаса, в щёки... Столько всего помнится, вспоминается... Говорят о корабле из Рас-Таннура, хорош корабль... Офонас спрашивает, когда же этот корабль отплыл. Давно это произошло, в прошлом году; и тоже — перед самым началом — започванием — времени бурь морских...
Страшно ступить Офонасу теперь на судно, на коем ему придётся плыть. Впервой придётся плыть на таком плохом судне. Много таких судов погибает в водах Аравийского моря и океана Индийского... Суда эти не железными гвоздями сколочены, а сшиты верёвками из коры индийских ореховых деревьев. Кору эту бьют до тех пор, покамест она не сделается тонкою, подобно конскому волосу, и тогда вьют из неё верёвки и ими сшивают суда. Эти верёвки прочны и не портятся от солёной воды. А у судна всего одна мачта, один парус и одно весло. А ещё деревянными гвоздями скрепляют доски судов.
Вот пошла погрузка, а сверху товары сложенные прикроют колеёй. Сейчас и лошадей поставят, и корма для людей и коней сложат... А само судно сделано из крепкого дерева. Офонас рукою трогает — на еловое похоже... А на палубе покоев боле шести десятков, по одному на каждого купца. А есть и две запасные мачты, которые водружают или опускают, как пожелают. А вот как сделаны суда: стены двойные, одна доска на другой; и так кругом; внутри и снаружи законопачены. А смолою суда не осмолены, а обмазаны такою смесью, которую почитают здесь лучше смолы. А делают эту смесь так: берут негашёной извести да мелко накрошенной конопли, смешивают с древесным маслом. И выходит, будто клей. А смазка эта слипает, как смола. А суда эти велики. И идут на вёслах. А большое весло кормовое. А грузят по многу товаров. А у судов большие есть лодки с якорями, и рыбу морскую ловить возможно...
Купцы толковали о магнитных скалах, кои могут притянуть все железные части корабля. Оттого и железных гвоздей не употребляют. Заодно припоминали и другие морские диковины: один торговец всё говорил о морских женщинах-чудовищах: выплывают из морских волн, совсем нагие, а хвост как будто у рыбины большой. И натягивают тетивы луков и пускают стрелы, убивают всех, кого на палубе завидят...
Пришлось заплатить две золотые монеты хорошего чеканного золота и две монеты — за провоз коня. Ведь из Хундустана везут пряности, ткани, краску индиго, а везут в Хундустан коней. Это все знают. И везут коней с Ормузского пристанища, там их грузят на корабли. Везут верховых коней для путешествий и быстрой езды, везут их из Аравии и Персии. Боевых коней везут из степей Золотой Орды, в бою покрывают их кольчугой. В степи лошадь возможно купить за восемь, а то за десять динаров, и гонят к Ормузу. Иной раз перегоняют табуны по шесть тысяч лошадей, и на каждого купца приходится по сто, а то и двести коней. Говорили, степной конь идёт в Индии за сто динаров, а лучшие кони идут по шестьсот динаров, а то и дороже. Говорили, до тысячи динаров может доходить цена. А в Индии для коней место дурно, мрут. Иной индийский правитель покупает всякий год до тысячи лошадей, да столько же и братья его накупят. А к концу года, глядишь, сотня коней в живых осталась, другие все околели. А конюхов и коновалов сведущих купцы — торговцы конями — стараются не допускать до хундустанских конюшен; выспрашивают, что делаешь, не коновал ли ты; могут и убить...
— Глупые это слухи! — сказал один из купцов. — Всех конюхов да коновалов не перебьёшь. Да и не слыхано такое, чтобы за один год до тысячи лошадей околевало...
— Надобно ещё, чтобы кони выдержали морское путешествие! — вмешался другой купец. — Сколько их там околеет в индийских конюшнях — это уж неведомо. А в море кони мрут, правда это...
Офонас снова затосковал. Думал о Микаиле. Где сейчас Микаил? Отыскалась ли девушка, дочь индийского купца? Повидается ли с царевичем Офонас?.. Да и с конём Гарипом свыкся Офонас-Юсуф. Везёт он коня для продажи, для расставанья его с конём, а всё жаль было бы коня такого, выкормленного, выхоленного своими руками, зря загубить... Будет Офонас в пути морском только и думать, что о Гарипеконе, беречь его, кормить из своих рук...
По воде большой — рябь сильная, будто огненное покрывало, сотканное из огней мерцающих... И Офонас вспоминает индийского купца, как тот рассказывал царевичу Микаилу о сожжении своих отца и матери...
«...да в Сари жил месяц, в Мазандаранской земле. А оттуда пошёл к Амолю и жил тут месяц. А оттуда пошёл к Демавенду, а из Демавенда — к Рею. Тут убили Хусейна, из детей Али, внуков Мухаммада, и пало на убийц проклятие Мухаммада — семьдесят городов разрушилось.
Из Рея пошёл я к Кашану и жил тут месяц, а из Кашана — к Наину, а из Наина к Йезду и тут жил месяц. А из Йезда пошёл к Сирджану, а из Сирджана — к Тарому, домашний скот здесь кормят финиками, по четыре алтына продают батман фиников. А из Тарома пошёл к Лару, а из Лара — к Бендеру, то пристань Ормузская, и тут море Индийское, по-персидски дарья Гундустанская. До Ормуза-града отсюда четыре мили идти морем.
А Ормуз — на острове, и море наступает на него всякий день по два раза, Тут провёл я первую Пасху, а пришёл в Ормуз за четыре недели до Пасхи. И потому я города не все назвал, что много ещё городов больших. Велик солнечный жар в Ормузе, человека сожжёт. В Ормузе был я месяц, а из Ормуза после Пасхи в день Радуницы пошёл я в таве с конями за море Индийское».