Семь песков Хорезма
Шрифт:
Сергей не стал рядиться, уплатил золотыми, спрятал в нагрудный карман покупки и поинтересовался:
— Слушай, а нет ли у тебя в Калькутте человека, который занимался бы продажей оружия?
Ювелир подумал, почесал затылок, словно силился вспомнить такого человека, но не вспомнил и сказал:
— Дорогой топчи-баши, ты сделал у меня хорошую покупку и я отблагодарю тебя. Я скажу своему человеку, чтобы он поговорил кое с кем... Зайди в следующую пятницу.
Сергей вскочил на коня и уже с седла сказал Егору и Васильку:
— Кость бы им всем в горло, дерут шкуру,
IX
Ранней весной, едва Семь песков Хорезма покрылись молодыми травами и появился подножный корм для лошадей, Аллакули-хан объявил о походе в Хорасан. Во все концы Хорезма помчались гонцы поднимать в седло воинов. Потянулись по дорогам в Хиву конные и пешие отряды из Гурлена, Нового и Старого Ургенча, Ташауза и Ильялы Впервые в столицу Хорезма прибыл со своими джигитами в должности юз-баши Рузмамед, Ханским фирманом было ему приказано влиться в войско Кутбеддина-ходжи. Состояло оно, в основном, на ополченцев, плохо вооруженных парней из сел, бедно одетых и необученных военному делу. Чарыки, чекмень, тельпек, самодельное копье, ружье — хирлы и лишь у более состоятельных юношей — конь с переметной сумой, в которой запасы провианта, — вот и вся экипировка хивинского воина.
Туркменские джигиты выглядели куда привлекательнее. У каждого — резвый скакун, сабля, лук со стрела ми, ружье, веревка. На десять джигитов один походный мангал, хотя о еде они пеклись меньше всего. Двух горсточек жареной пшеницы вполне хватало джигиту на день Лишь раз в несколько дней, да и то при благоприятных условиях, разводили они мангал: ставили на огонь казанок и разогревали в нем ковурму. Конная сотня Рузмамеда вызвала восхищение даже видавших виды баев. Ниязбаши-бий, вернувшийся из-под Серахса зимой и теперь вновь собиравшийся в поход, сказал с завистью Кутбеддину-ходже:
— Да, Кути-ходжа, с такими джигитами ты не пропадешь. С ними можно дойти до самого Мисра (Миср — Египет). Сделай туркменскую сотню из Ашака личной охраной, а Рузмамеда — своим помощником.
— Так я и сделаю, — согласился Кутбеддин, поглаживая редкую, с проседью, бородку. Глаза его маслянисто заблестели. — Эй, он-баши! — окликнул он десятского, — скажи Рузмамеду, чтобы подъехал ко мне.
Гонец поскакал на край лагеря, где остановились туркменские джигиты, и вскоре вернулся, недоуменно пожимая плечами:
— Этот ашакский Рузмамед заявил, что ему сначала надо повидать пушкаря Сергея.
Столь непочтительное отношение юз-баши вызвало у Кутбеддина негодование. Усилием воли смирив в себе вспыхнувшую ярость, он смолчал. Ниязбаши-бий, понимая, сколь унижен один из самых близких сановников хана, сказал примирительно:
— Ай, не стоит гневаться: эти туркмены все одинаковы. Они не признают власти над собой и потоку, не могут подчиняться.
— Я научу их этому, — пообещал Кутбеддин-ходжа, презрительно глядя в сторону, где расположилась турк менская сотня. — Они забыли, что я — шейх-уль-ислам.
Рузмамед-сердар, оставив свой отряд в лагере, с двумя джигитами
— А вот объедешь вокруг садов, там будет поле. На нем и найдешь Сергея. Там все пушкари,
Рузмамед хлестнул камчой коня и погнал его прямо через сад, задевая тельпеком ветви яблонь. Выехав на простор, он увидел огромную толпу людей возле стоявших в один ряд пушек. Сергей в чекмене и папахе, с запальником в руке был тут же, рассказывая съехавшейся дворцовой знати об артиллерии. Здесь же со своими джигитами находился Кара-кель — его сотня должна сопровождать и охранять пушкарей в походе. Поздоровавшись с Каракелем, Рузмамед подошел к Сергею.
— Салам, топчи-бий...— Встряхнул за плечи, обнял сердечно. — Твои пушки?
— Мои, чьи же... Вот ждем самого хана, должен приехать на стрельбы. — А ты, стало быть, тоже с нами, в Хорасан?
— А, что еще делать?! — шутливо заговорил Рузмамед. — Люди сказали мне — поезжай, Рузмамед, помоги хивинскому хану, без тебя ему с Аббас-Мирзой не справиться. Послушался своих аксакалов — поехал.
— Ну, ну, лады, кость бы тебе в горло? — захохотал Сергей, хотя знал, что не так просто собрать людей Рузмамеду. Коши чабанские разбросаны по всему подножью Усть-Юрта: от одного до другого верст сорок, не меньше. Да и неохотно идут туркмены служить к хивинскому хану. Разными ухищрениями приходится зазывать джигитов в войско: сулить жалованье и добычу в победе. А главное, при вступлении в войско наделяют семью каждого джигита землей на каналах Газават, Шах-абат, Большой или Малый Лаудан — в зависимости от того, к какому каналу он ближе живет.
— Много людей привел? — спросил Сергей.
— Больше ста человек, — ответил Рузмамед. Это влачило, что более ста туркменских семей урочища Ашак переселились на Большой Лаудан, чтобы заняться земледелием.
Прошло больше часа в разговорах. Но вот кто-то из сановников известил, что хан выехал из Хивы и уже приближается к Чарбагу. Вскоре, однако, выяснилось, что он заехал в походный лагерь. Наконец ханская кавалькада появилась со стороны канала Палван-ата. Рядом с ханом ехали Юсуф-мехтер, Кутбеддин-ходжа и Ниязбаши-бий.
При виде повелителя вся знать и пушкари опустились на колени, прижали ладони к груди. Стояли на коленях до тех пор, пока хан не слез с коня и не дал знак, чтобы встали. Но и встав, они продолжали кланяться и с подобострастием заглядывали в глаза Алла-кули-хану, готовые выполнить по первому его мановению любое приказание. Аллакули-хан оглядел каждую из десяти пушек, посмотрел вдаль, где стояли мишени — огромные дощатые щиты. В глазах его светилось торжество, и Сергей, медленно идя рядом вдоль батареи, с удовольствием пояснял: