Семь преступлений в Риме
Шрифт:
— Другой покупатель? Удачное совпадение! Я уверен, что кардинал Бибьена с удовольствием познакомится с ним и обменяется мнениями.
— Увы! Ничем не могу вам помочь: мэтр лично занимается с ним. Он даже отобедал с этим клиентом и обговорил сделку.
— Отобедал? Где же?
Тот смерил меня взглядом.
— Сомневаюсь, что это может заинтересовать его преосвященство.
— Ошибаетесь, — возразил я. — Будучи первым советником папы, кардинал Бибьена имеет свои интересы, которые нам не подобает обсуждать. Если, разумеется, вы сами не пожелаете объяснить ему свой отказ.
Он
— Я не собирался ничего утаивать, мессер. Просто я не в курсе этих дел. Мэтр Мартин появился после обеда, но сказал без подробностей, что сделка состоялась. Что касается остального…
— Значит, вы его видели днем?
— Как раз перед вашим приходом. Затем он ушел домой: у него жена больна.
Я облегченно вздохнул.
— Тем лучше. Приду к пяти часам. А пока… Может быть, вы мне что-нибудь расскажете об этом Босхе и покажете имеющиеся у вас гравюры?
Отвечая на ходу, печатник подошел к ближайшему шкафу и выдвинул ящик, на котором большими буквами было написано: «БЕЛЛ — БУОН».
— Боюсь вас разочаровать. Все, что я знаю о нем, можно выразить несколькими словами: художник этот — откуда-то с севера, из Фландрии, полагаю. Ему, должно быть, лет шестьдесят или семьдесят. Работы его очень популярны по ту сторону Альп. Этим, возможно, и объясняется то, что римляне не испытывают интереса к нашим гравюрам. И тем не менее мой хозяин продолжает делать их, не столько ради выгоды, сколько из удовольствия. Он уверяет, что в одной босховской детали выдумки больше, чем в завершенных работах большинства художников. Ну а меня не очень привлекают подобные вещи, будь они даже выполнены с огромным талантом. Да вы и сами можете убедиться.
Из широкого и невысокого ящичка с позолоченной ручкой он достал пачку листов, упакованных в тонкую бумагу. Он вынул из нее полдюжины гравюр и разложил на прилавке.
Стиль этих гравюр отличался от тех, что хранились в Ватикане. Вместо хорошо знакомых жанровых сценок — странные и гротескные чудовища, лошади с крысиными головами, человечьи головы с телами саламандры, гримасничающие птицы, которые погоняют кнутом повозку, запряженную людьми, боевые машины из шлемов, колес и воронок, и повсюду сцены пыток, казней; грешники, бездумно отдающиеся демонам, капающая кровь и отрубленные члены.
До меня начинало доходить, что понимал Леонардо под «интуицией художника»: в этом безумном мире было место страшным преступлениям.
— И в самом деле, это необычные работы…
Я внимательно рассматривал рисунки, стараясь обнаружить какой-нибудь знак. Но безумие Босха, давая пищу для воображения убийце, не давало ответов на мои вопросы.
Выходило, что послание, найденное утром, стоило всех доказательств; «Ван Акен рисует».
— Мэтр Мартин гравирует выборочно элементы картины, не так ли?
— Да. Подобная живописная манера слишком сложна для полного воспроизведения. Потерялись бы некоторые персонажи, детали. Так что Мартин особо выделяет их.
— У вас есть еще гравюры?
— А как же!
Он опять покопался в пачке.
— Там вы просмотрели экземпляр каждого тиража. Есть еще собрание смертных грехов, которыми интересовался
— Отдельная папка? Сегодняшний клиент мог ее купить?
— В таком случае ему нужно было приобрести всю серию полностью. Десяток гравюр, если не больше. А такое маловероятно, потому что мы обычно оставляем один оттиск на тот случай, если появится новый заказчик.
— Купить весь тираж с условием, чтобы не осталось ни одного экземпляра? Не означает ли это, что сделка тайная?
— Не знаю. Во всяком случае, это необычно.
— А вы помните содержание недостающих гравюр?
— Право, они были такого типа, как и эти… Но описать вам их точно…
Я чувствовал, что истина ускользает от меня, как только я к ней приближаюсь…
— Постарайтесь вспомнить. Если я вам скажу, что именно этот человек и эта гравюра представляют для кардинала…
Несмотря на январский холод, пот выступил на его лбу.
— Я… я не большой почитатель этого художника, как вы поняли. И не очень приглядывался к этому тиражу. Могу только сказать, когда он выпущен. Если…
Он нерешительно взглянул в сторону мастерской.
— Если?..
— Вы ничего не скажете моему хозяину? И… засвидетельствуете мое старание кардиналу?
— Говорите.
— Если уж исчезли гравюры, то, без сомнения, осталась матрица. Стоит только намазать ее типографской краской, положить под пресс и…
Разумно.
Я заверил его в вечной признательности кардинала и вошел вслед за ним в мастерскую. Подмастерье пошарил слева и справа, открыл несколько сундучков, приподнимал стопы бумаг и страшно потел.
Наконец с торжествующим видом потряс медной дощечкой:
— Вот она!
Я хотел было взять доску — так мне не терпелось осмотреть ее, — но он жестом руки удержал меня.
— Его преосвященству, несомненно, будет приятно получить оттиск.
Он стер пыль с дощечки, которая заблестела на свету, намазал поверхность краской, затем вытер ее мягкой тряпочкой, чтобы краска заполнила только гравированные места. Затем вложил дощечку в пресс, накрыл чистым листом, сверху положил матерчатую прокладку. Потом крутанул колесо, которое привело в движение деревянный винт, крепко сжавший уложенное. Через короткое время он вынул лист бумаги с отпечатавшимся изображением и протянул мне его.
— Только умоляю ни слова не говорить моему хозяину.
Я осторожно взял лист за края, будто бумага могла обжечь мои пальцы. Наконец-то я держал в руках отгадку ужасных преступлений.
Гравюра эта и поныне хранится у меня. До сего дня она является наилучшим доказательством предугаданного мной развития событий. Впрочем, те, кому я показывал ее, никогда не спорили. Да и зачем спорить? На ней изображены все преступления.
Убийство Джакопо Верде — для начала: обнаженное тело, обезглавленное, меч, вонзенный в спину. Да Винчи видел в нем один из ключей к загадке: найдите смысл, который вкладывал убийца в это деяние, говорил он, и вы вскоре поймаете его. Голова Джакопо Верде тоже там, на небольшом отдалении, с завязанными глазами, — точно такой увидели мы ее в колонне Траяна.