Семь рыцарей для принцессы
Шрифт:
— Если эта девушка тебе дорога, не оставляй ее, она может этого не пережить.
Урок 28. Правда особенно горька, когда выползает в неудачное время
На Германа вдруг накатила невероятная усталость. Казалось, он только сумел сложить все фрагменты невероятно сложного паззла по имени Стефания, и вновь оказалось, что не хватает деталей. Если бы только Марк мог ему рассказать, все стало куда бы проще, но Герману придется смириться
Марк рядом занервничал, сильнее сжимая его плечо.
— Ну не переживай ты так. Она же пока еще жива.
— Пока? — Герман готов уже был вцепиться в Марка и вытрясти из него все, что тот поклялся держать в секрете, как в коридоре послышались шаги. Герман по инерции обернулся, вновь забывая, что повязка полностью лишала его зрения.
— О! Какая удача! — Герман без труда узнал голос Вильяма и насупился. — Привет! Стефания ведь в этой палате лежит? Мне сказали, что сегодня я могу ее навестить.
Марк отпустил его, и Герман вдруг почувствовал себя посреди высокого моста без ограждения. Неверный шаг — и он упадет вниз.
— В этой, но к ней пока точно нельзя, ее осматривает мастер Гош, — он, казалось, обрадовался появлению Вармы, ведь тот спас его от продолжения неприятного диалога. А Герман подумал, что это несправедливо — разрешить навестить Стефанию только одному Вильяму. А он ведь ей даже не родственник.
— Жаль, — Вильям вздохнул. — Тогда зайду к Герману. Ребята попросили занести ему гостинцев.
— Вообще-то я здесь, — хмуро встрял Герман.
— И правда! А ослеп вроде ты, а не я, — фыркнул Вильям и вновь обратился к Марку. — Его палата соседняя? Давай отведу, у тебя дел, наверное, полно.
Молочное облако всколыхнулась и потянулось к его локтю, но Герман, вдруг, резко отдернул руку. Присутствие Вильяма его раздражало и, стыдно признаться, обижало. Особенно сейчас, когда он беспомощен, как слепой котенок, а меньше всего хотелось в этом прикосновении ощутить презрение и жалость. Те самые чувства, которые люди привыкли испытывать к калекам.
— Про твою гордость я тоже наслышан, но она сейчас не уместна.
Герман понял, что со стороны наверняка выглядел очень глупо и, скрепя сердце, позволил себе помочь. Но в неожиданно теплом прикосновении он ощутил не жалость, а уважение, совершенно расходящееся с едкими словами Вильяма. Стало невыносимо стыдно.
— Прости, — вздохнул Герман, когда они остановились перед дверью. Вильям хмыкнул:
— За что же?
— Плохо о тебе подумал.
— Я тебя не понимаю. Аккуратнее, порог.
В палате, где Герман провел последнюю неделю, пахло цветами и уже привычно — лекарствами. Солнце било в окно, словно и не ждало со дня на день сезона дождей. Даже с закрытыми глазами Герман ощущал его тепло на щеках и очень жалел, что не может выглянуть на улицу, чтобы запомнить последнее цветение хризантем в парке перед медицинским крылом.
Вильям помог Герману добраться
— Зигфрид тебе привет передавал, — начал Вильям. Его словно и не смущала возникшая неловкая пауза. Герман же испытывал внутреннее напряжение и дискомфорт, Вильям запомнился ему другим — заносчивым и немногословным, а теперь был готов болтать без умолку. — Да и приятели твои обивают порог медицинского корпуса. Гротт даже обещался всучить им метлы, чтобы не просто так ошивались.
Герман вздохнул. Ребята волновались о нем. Это было приятно.
— Корзинку я на тумбочку поставлю.
— Почему только тебя пустили? — оборвал его Герман.
— А ты кого хотел увидеть? Люси Шерилд? Она тоже на вахте была, принесла цветы. А я… я просто показался им достаточно разумным, чтобы не наговорить глупостей.
— Плохо у тебя получается.
— Просто ты меня не видишь, — серьезно ответил Варма. — Сейчас это твое преимущество. Ты ведь был у Стефании? Как она? Вы вроде неплохо ладите, ты ведь знаешь подробности? Ее слишком долго держат здесь для той незначительной травмы, что она получила.
Герман невольно стиснул кулаки на коленях, молочное пятно в темноте колыхнулось и окрасилось подозрением. Впрочем, видение тут же исчезло, лишая Германа зрительного восприятия. Такое иногда случалось, когда он начинал сильно нервничать.
— Не знаю.
Неожиданно захотелось поделиться страхами и догадками, Вильям бы все понял, даже то, что не было бы произнесено вслух, но тайна принадлежала не ему одному. Герман опустил голову.
— Не хочешь говорить, — догадался Вильям и цокнул языком. — Вы встречаетесь?
Вопрос оказался настолько внезапным, что Герман вздрогнул и невольно подобрался. Щеки защипало от одной только мысли об этом.
— Нет.
— Ну и замечательно.
Похоже, что все необходимое Вильям уже выяснил. Он поднялся, прошел к окну и закрыл ставни: Стало гораздо тише.
— Простудишься, — он пересек палату и замер возле выхода. Герман почти видел, как тот обернулся, взявшись рукой за дверной косяк. — Выздоравливай, Герман, нам еще предстоит с тобой немало побороться. До встречи.
Герман просидел в одной позе еще минут двадцать, а потом рухнул на бок и провалился в сон, странно удовлетворенный всем произошедшим за этот день. И снились ему яркие хризантемы под теплым солнечным светом.
Спустя два дня ему позволили снять повязку. От новой, дурно пахнущей и едкой мази щипало веки, но уже к обеду мастер Гош лично удалил ее смоченным в травяном настое тампоном. Герман сидел на койке и ждал, пока доктор закончит заполнять документы на выписку.
— Вещи заберешь у дежурной медсестры, — Гош отложил ручку и крутанулся в кресле. Герман привычно отметил скрип колесиков. — А теперь медленно открой глаза.