Семь шагов до тебя
Шрифт:
«Стефан» – высвечивается на экране. Помнится, я переименовывала его контакт. Обозначала буквой «Н». Он проверял мои звонки? Снова с маниакальным упрямством вбивал своё имя?
У меня трясутся руки. От неожиданности. А ещё я чувствую, что улыбаюсь. Он всё же позвонил. Ну и что, что ночью?
– Да, – отвечаю я, прижимая телефон к уху.
– Ника, – проваливаюсь в его голос и думаю: лёд – это не совсем и плохо. Лёд – это даже хорошо. Особенно, когда я вспыхиваю и не знаю, как погасить пожар, который взвивается до самого потолка,
Глава 49
Он звонит не первый раз. Но его звонки – по пальцам пересчитать. И каждый раз – по делу, без лишних сантиментов. Что на этот раз? Я молчу, задыхаясь. Мне не хватает воздуха и слов. Я не знаю, что ему сказать.
– Не спишь?
– Нет, – слишком звонко и высоко. Голос снова меня подводит.
– Надеюсь, ты в постели.
– Нет. В библиотеке. Не в твоей, а в этой, на первом этаже, – спешу оправдаться, но он прерывает мой лепет.
– Ты можешь ходить, где угодно, Ника. И на второй этаж – в том числе.
– Мне нравится здесь, – возражаю, чувствуя, как выравнивается дыхание. – Тут жизнь. Книги живые, с пометками.
– А там? – голос у Неймана привычный, без эмоций. А я не могу выбросить из головы Мотины откровения.
Сложно представить его эмоциональным и нежным. До такой глубины, наверное, мне никогда не докопаться. А может, и не нужно. Мужчины должны быть сильными. Останься он таким, как в детстве, вряд ли бы преуспел. Только холодная голова позволяет мыслить логически и чётко. Ну, мне так кажется. Эмоции мешают. Мне ли это не знать?
– А там – склеп, – говорю я, что думаю, а потом только понимаю, что сморозила. – Прости, пожалуйста.
– Не извиняйся. Мне важнее, что ты говоришь правду. Ведь без правды никуда, да, Ника?
Я слышу в его словах подтекст. Он хочет меня расколоть? Вынудить признаться? Не дождётся.
– Тебе лучше знать, Нейман. Уверена: в твоей жизни много тёмных углов.
– Как и в твоей, Ника.
Всё правильно. И угрозы я в его голосе не слышу, но колкие мурашки бегут по коже, оставляя неприятный след. Он знает – думаю в тысячный раз. Знает и ждёт, когда я оступлюсь, признаюсь. Но вряд ли ради этого стоило дарить бусы своей матери. Разве что с годами у него совсем исчезло сердце.
– Мне сказали, Тильда снова ожила, – меняет он разговор после паузы. Я не захотела ответить и снова не знала, о чём говорить. – Это отличная новость. Моя тактика сработала. Тильда упрямая, но я всё же надеюсь, что когда вернусь, мы соберёмся втроём за обедом или ужином и будем разговаривать.
После намёка на правду, которую я не договариваю, я снова слышу в его словах нечто большее. Видимо, желает, чтобы мы этой правдой делились. Но это лишь мои домыслы, мысли попавшего в капкан зайчика.
– Как у тебя дела? – прочищаю горло и тяну нить разговора в другую сторону.
– Не очень, Ника, – произносит он после паузы, и я каким-то шестым
Он не ответит на слишком прямые вопросы, не станет обсуждать со мной детали, но не отмазаться – это тоже какой-то новый уровень наших запутанных отношений.
Он мог промолчать. Сказать, что не моего ума дела или отделаться холодным: «всё в порядке» или: «под контролем», а выбрал другой путь. И он был куда короче, чем всё, что нас разделяло.
– Когда ляжешь в постель, Ника, – слышу я словно издалека его глубокий голос, – вспоминай обо мне.
И я вспыхиваю. Понимаю, что он вкладывает в эти слова. Потому что в голосе его – незашифрованный подтекст.
– А ты – обо мне, – выпаливаю на эмоциях, сдавливая висок свободной рукой, чтобы унять барабанную дробь разогнавшегося до космической скорости пульса.
Я отключаюсь первая, испугавшись собственных слов. Роняю телефон из ослабевших пальцев. Невидящим взглядом выхватываю детали рисунков, разбросанных по столу.
У Неймана на портрете не каменные черты статуи. Память остро помнит самые важные моменты. И, кажется, я жалею, что нет возможности изменить прошлое. Но не будь его, мы бы никогда не встретились, не столкнулись.
Может, как раз именно это и нужно: не сожалеть, а, отбросив всё в сторону, попытаться дышать иным воздухом?..
Это были странные дни, наполненные ожиданием, теплом живого камина, скрипучим голосом Моти, что завела много новых правил.
Мы грелись у живого огня, закутавшись в клетчатые пледы. Если какую-то очень простую еду – нередко готовили сами или ненавязчиво выказывали свои пожелания Лии, а она только поджимала неодобрительно губы, меряя меня презрительным взглядом.
Я гадала: спал Нейман с ней или нет? Наверное, да, иначе не понятно, откуда в этой женщине столько ко мне неприкрытого пренебрежения. Не злобы, нет, не ненависти. Что-то другое. Словно превосходство. Знание какой-то тайны, общей у них на двоих с Нейманом.
Я ловила себя на мысли, что хочу спросить прямо. В лоб. А потом трусила и думала, что лучше ничего не знать. Зачем мне прошлое? Если оно прошлое, конечно. Я ведь тоже… тщательно маскирую свои тёмные углы. Важнее настоящее и та правда, на которую мы с Нейманом негласно согласились.
По вечерам мы зажигали свечи. Мотя вязала для меня шарф. Не знаю, откуда взяла нитки и спицы. Но полотно из-под её не очень ловких пальцев выходило ровное, красивое, будто фабричное. Я любовалась им и жмурилась от «почти счастья».
Чертяка любил сидеть на коленях или спал рядом, свернувшись на стуле блестяще-плотной колбасой, а мы по очереди наглаживали его потолстевшие к зиме бока.
Мы много гуляли, правда, не выходя за границы участка, прилегающего к дому. Но нам хватало. Всего хватало. Кроме одного. И Моте, и мне. Мы обе ждали, хоть и не говорили об этом вслух.