Семь шагов к счастью
Шрифт:
— Брось. Мне почти полтинник, я выгляжу ровно на него, потому что прошло лет двадцать — за это время не меняются только вековые дубы и старик Гранджер.
— Он что, жив?!
— А чего ему сделается? Сидит попердывает на крылечке. Вот, продукты ему несу и пиво.
— Подвезти тебя?
— Если не жалко тачку — валяй. У меня сапоги в грязище.
— Забрасывай сумки и садись. Гранджер живет все там же?
— Э нет. Вот тут случилась смена адреса. Теперь он живет в нашем лепрозории… в смысле в приюте при церкви. А я там работаю.
Салли плюхнулась в белоснежное чудо, отчего кабриолет ощутимо
— Так ты больше не работаешь в магазине?
— Какой там магазин! Одно название. Лет уж десять, как он не работает толком. Супермаркет тоже накрылся год назад. Я позлорадствовала — ведь это из-за них прикрыли мою лавочку. А потом стало не до злорадства, потому как благодаря банкротству супера в нашем городке, язви его, стало на сорок два безработных больше.
— Послушай, а почему в городе так тихо? Такое ощущение, что людей вообще не стало.
— Поубавилось — так вернее. Ты ведь укатила когда? Лет двадцать назад, верно? С тех пор много чего случилось. Тебе интересно?
— Господи, конечно!
— Ну, во-первых, сгорела лесопилка. До этого четыре года подряд была засуха, и разорились почти все окрестные фермеры. Прошел слух, что через поля собираются пустить автостраду — и наши олухи решили наварить денег. Гранджер ругался, уговаривал — все без толку. Никто его не послушал, почти все продали свои участки. А автостраду пустили по другому маршруту. Ну, тут и пришел нашему городу звездец… Первым смотался мэр. Поехал в Хьюстон — и не вернулся. Через год закрылась школа, ну тут и народишко потянулся прочь. У всех же дети были. Почту закрыли, одна бензоколонка еще как-то держалась за счет дальнобойщиков, которые шастали по трассе. В общем, чтобы тебя не утомлять, скажу, кто остался: наш пастор и его малахольная супруга, само собой.
— Преподобный Саймон…
— Да. И знаешь, он оказался неплохим дядькой. Нарыл кучу каких-то новых христиан и прочих баптистов, организовал Армию спасения, выбил деньги аж из правительства штата и построил приют для тех, кому некуда было уезжать. Благотворители к нам так и ездят — меня на это время выгоняют, чтоб не портила благочестивый пейзаж…
— Откуда? Ты что, живешь в приюте?!
— Я там работаю.
Бриттани вытаращила глаза и едва не упустила руль.
Когда четверть века назад преподобный Саймон молодым священником приехал в Мисчиф-Крик, Салли Смит практически сразу стала главным действующим лицом его воскресных проповедей. Блудница и алкоголичка — так он ее называл, а благочестивые прихожане ему поддакивали. Кстати, насколько Бриттани помнила, сама Салли тоже не была замечена в особой склонности к деланию добрых дел…
— Салли, а почему…
Рыжая Салли посмотрела на Бриттани насмешливо.
— Подыскиваешь слова, юная Бриттани? Я тебе помогу. Ты хочешь спросить, как такая прожженная потаскушка и пьянь оказалась сестрой милосердия? И почему я не уехала из этого гребаного городишки, когда тут стало совсем тухло? Все очень просто. Уезжать мне было особо некуда. Денег я скопить как-то не сумела — да и много ли их скопишь, на бакалее-то? Когда сгорела лесопилка… видишь ли, это был вполне приличный пожар, из-за засухи. Леса горели — только в путь. А мой дом, если ты случайно помнишь, стоял аккурат на опушке леса. Короче, он сгорел. Со всем моим барахлом и, что самое обидное, со всем макияжем. Пятнадцать лет прошло, а мне до сих пор жалко, веришь?
— А страховка?
— Смеешься? Не было у меня никакой страховки. У меня и дома-то никакого не было — по документам. Я ведь его построила незаконно… в смысле, не я, конечно, а ребята. Джим, Даг, Боб, Гарри… все они со мной бухали, все спали — в общем, я для них была как бы не чужая. Старикан Гранджер тоже здорово помог — выделил мне кусочек на своей земле. Сказал — стройся и живи как человек, а если что — я знать ничего не знаю. Вот так я и жила.
— Я даже не знала об этом:
— Ну, ты ж из приличной семьи. Зачем тебе знать, как живет городская шлюха Салли?
— Перестань!
— Да я не в обиде. На правду не обижаются. Я ведь и в самом деле… в некотором роде… Ну, короче, проехали. В общем, после пожара я осталась не при делах. Потом магазин обанкротился… никто из полюбовников брать меня к себе не собирался, ехать мне было некуда — и я закупила вискаря и закуски на последнюю сотню, уселась на бережке нашей речки, благо жарко было в тот год до декабря, и начала планомерно уничтожать самое себя. Я так полагала: от такой дозы спиртного я непременно окочурюсь, но самоубийством это все же не будет, так что похоронят меня по-человечески. Таким вот манером я пропьянствовала дней пять — а потом на бережок прибрел наш преподобный и стал мне выносить мозг.
— Возвращать в лоно церкви…
— Типа того. Честно сказать, был послан по совершенно противоположному от церкви адресу. Это его не обрадовало, и он собрался уходить, но сначала поставил передо мной чемодан и сообщил, что это для меня собрала его Энни и если я все же передумаю упиваться до смерти, то они с Энни попробуют мне помочь. Когда он ушел, я залезла в чемодан — честно говоря, хотелось позлобствовать, чего там мне эта курица насовала. А там оказалась одноместная палатка, вещички и немного денег. Вполне миленький наборчик — для сидения на берегу самое то.
— И ты продолжила…
— Нет. Понимаешь ли, мне вдруг показалось, что это уж как-то совсем глупо выглядит — жить и бухать в палатке. Я пришла в себя, как смогла помылась в речке и пошла сдаваться преподобному. Его самого не оказалось, встретила меня курица Энни, губы поджала и платочком нос прикрыла, но зато отвела меня в комнатушку этого их приюта и выдала ключ. Сказала, что я могу питаться в столовой и жить здесь сколько захочу, а если надумаю работать… то работы на всех хватит.
— И ты согласилась?
— Не то чтобы прямо на следующий день… но согласилась. Они и впрямь зашивались с делами. Энни, она же городская тетка, да к тому же болезненная — у нее чего-то там с легкими. А в приюте на тот момент жили одни старики, за ними уход требовался — помыть, постирать, погулять вывести… В общем, стала я работать. Ох, прикольно было — некоторые старухи все клюками на меня махали, мол, гулящая я. А я знай себе молчу и полы мою да горшки выношу. Потихоньку привыкли. Да и я втянулась. Вот так и живу. Преподобному опять же радость — теперь он меня в проповедях в положительном смысле поминает. Раскаявшаяся блудница, говорит, Господу угодна больше, чем целая кодла праведников. Прикольно!