Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание
Шрифт:
— Вы получите его в самое ближайшее время.
— Благодарю. Вы сможете занять кабинет в Большом дворце. Распоряжения даны. Я, к сожалению, должен покинуть Севастополь на пару дней, но надеюсь, вы не посетуете: дела, дела, дела!
— У меня здесь знакомых — пол-России, Петр Николаевич. К сожалению.
— Почему же к сожалению?
— Было бы лучше, если бы эта половина России сидела на своих местах: в Петербурге, Москве, у себя в Твери там...
— Ах, вот в каком смысле?!
— Именно, именно! — Кривошеин встал. Встал и Врангель. Кривошеин сказал серьезно: — Времени мало. Очень мало у вас времени. Передышка окажется весьма короткой. Разрешите дать вам последний совет, господин главнокомандующий. Еще не будучи
«Хитрющая лисица, — с восхищением подумал Врангель. — Часовая беседа, и все, вроде, впустую. Оставляет за собой последнее слово, право выбора, лазейку, чтобы, осмотревшись и присмотревшись, отвергнуть мое предложение о сотрудничестве». И сказал ободряюще-радушно:
— Разумеется, Александр Васильевич! Я уже считаю вас своим первым помощником, чьи советы, поверьте, будут приниматься к неукоснительному исполнению.
— Как можно скорее и как можно громче заявите о своей готовности уплатить союзникам долги России. Это произведет нужное впечатление.
— Я непременно сегодня же проконсультирую ваше предложение. Благодарю вас.
— Да уж пожалуйста.
В голосе Кривошеина Врангелю послышалась насмешка, но он не отреагировал, даже не показал, что заметил выпад. И повторил тем же бодро-радушным тоном:
— Еще раз благодарю вас, Александр Васильевич, за беседу. Мне думается, она была очень плодотворной. — И позволил себе пошутить: — Теперь, когда мы знаем сокровенные мысли друг друга, мы обязаны быть вместе и не выносить сор из избы.
Кривошеин неопределенно кивнул:
— Когда вы соблаговолите принять моих протеже, ваше высокопревосходительство?
— Тотчас же по возвращении с передовых позиций, Александр Васильевич. Я прикажу генералу Артифексову. Я сам найду их, обещаю вам. Ein Wort — ein Mann![7]
Кривошеин еще раз коротко кивнул, точно клюнул, и вышел...
И сразу же в кабинет был пропущен полковник фон Перлоф. Лицо его светилось сдержанной гордостью и радостью от хорошо выполненного поручения.
— Благодарю, полковник, — милостиво протянул ему руку Врангель. — Кривошеин в Крыму — это ваша заслуга.
— Если быть честным, ваше превосходительство, большого труда мне это не стоило.
— Не скромничайте, не скромничайте, — Врангель улыбнулся уголками губ. — Отечество не забудет ваших заслуг. — Он задумался на миг и, вспомнив, с облегчением закончил, совершенно довольный собой: — Я и от себя благодарю вас. Христиан Иванович. Вы оказали мне услугу.
— Какие будут дальнейшие распоряжения, ваше высокопревосходительство?
Врангель подошел близко, точно хотел обнять фон Перлофа. Но не обнял, конечно. Отодвинулся, сказал с той же еле заметной улыбочкой: — Кривошеин, Александр Васильевич... Вот пока ваша забота. — И вновь протянул руку, показывая, что аудиенция закончена.
3
Двадцать первого мая Врангель выехал в Феодосию. Там грузился в десант корпус генерала Слащена — 13-я и 34-я пехотные дивизии, Терско-Астраханская казачья бригада. Врангель бросал в наступление 1-й армейский корпус генерала Кутепова и сводный кавалерийский корпус под командованием генерала Писарева. В приказе говорилось: «Гордо взвился из праха наш трехцветный флаг» — и ставилась четкая оперативная задача: Кутепову и Писареву — отбросить красных за Днепр, Слащеву — высадившись в районе Кирилловна — Горелое, перерезать железную дорогу Сальково — Мелитополь и совместно с Писаревым выйти в тыл Перекопской группе большевиков.
Врангель не очень надеялся на успех десанта и не случайно посылал туда Слащева. «Генерал Яша» начинал проявлять все большую самостоятельность и строптивость. Его популярность в армии росла. Врангель разыгрывал беспроигрышную партию: в случае удачи десантирования он принимал на себя лавры полководца,
Врангель и Слащев встретились утром на Итальянской улице, возле Азовского банка. Слащев был сумрачен, лицо бледно-землистое, помятое после пьяной бессонницы, глаза мутные. Одет, как всегда, пестро: белое, черное, красное, голубое. Поздоровался, отрапортовал тонким звенящим голосом. И сразу претензии к главнокомандующему: то обещали и не дали, то не подвезли. Судов мало, боеприпасов мало, еды мало, десант не подготовлен, тыловые шкуры зарвались окончательно — их следует пытать каленым железом. И все это на нерве, крике, при всех, на главной улице — все заранее продумано и рассчитано на эффект, даже поза и жесты. И не так уж прост и «открыт» доблестный «генерал Яша». Его громогласная истерика на Итальянской улице — явная хитрость и трезвый расчет, не уступающие и его, врангелевской, идее: Слащев-де предупреждал главнокомандующего и всех, что десант не сорганизован, десант обречен, хотя он, командир десанта, и его солдаты готовы сделать все и даже умереть готовы во имя еще одного бредового приказа кабинетного полководца.
Врангель, миротворчески улыбаясь, взял Слащева под руку, повел по торцовой мостовой в сторону «Европейской» гостиницы — той самой, где недавно еще размещался штаб Деникина, а теперь, уже по традиции, остановился новый главнокомандующий. Свита держалась на почтительном расстоянии.
Врангель говорил о каких-то пустяках, о кавалерийских лошадях и их выездке: тут он дело знал, и Слащев тоже считал, что конница — оружие богов, а конная атака — пир избранных. Врангель даже пропел тихо: «Всадники-други, в поход собирайтесь, радостный звук вас ко славе зовет...» Слащев, однако же, смотрел косо, удивленно. И молчал. Потом вдруг, точно оттаяв и с трудом вернув доверие к собеседнику, горячо заговорил о негодной практике назначения на командные должности лишь с ведома и согласия той части, где имеются вакансии. Большая часть офицерского корпуса состоит ныне из зеленой молодежи, привыкшей к попойкам, картам и грабежам. Поэтому они и выдвигают на командные должности своих. При этом главный критерий, разумеется, не боевые заслуги начальников, а их образ жизни и способность в будущем прикрывать все безобразия подчиненных. Такое случилось в Дроздовской дивизии, где командующий 1-м корпусом генерал Кутепов был вынужден отчислить назначенного им же самим генерала Кельнера, затем Непенина, пока не дошли до Туркула, который вполне устроил всех офицеров, потому как особо прославился разбоем, матом и рыжим, жирным бульдогом.
— К чему вы об этом, Яков Александрович? Здесь, сейчас? — остановился Врангель.
— Но вы же сами санкционируете подобную политику, ваше превосходительство. Это деморализует войска. И обижает боевое офицерство.
— Вы опасный человек, Яков Александрович! — Врангель сделал последнюю попытку отшутиться.
— Я всегда говорю то, что считаю нужным для армии и России!
— Слава богу, так поступаете не только вы, — холодно заметил Врангель. — Если у вас есть соображения, извольте подать мне рапорт.
— Мне некогда подавать рапорты! — запальчиво возразил Слащев. — Я десантирую.
— Как вам будет угодно. Рапорт можно переслать. Подать по возвращении, наконец. За вами всегда остается это право.
— Можно подумать, рапорты попадают к главнокомандующему! Ваша тыловая камарилья...
— Ваш рапорт попадет ко мне! — высокомерно оборвал его Врангель. — Обещаю рассмотреть его в наикратчайшие сроки. Прошу, господин генерал, нам необходимо уточнить кое-какие детали высадки у Геническа. Следуйте за мной, пожалуйста. — Пробормотав еле слышное «Tausend Teufel», Врангель раздраженно повернулся и, как журавль, брезгливо вскидывая ноги, зашагал по Итальянской улице.