Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание
Шрифт:
Чтобы получить индульгенцию и оправдать будущее наступление (ведь еще недавно Врангель клялся союзникам, что его задача — лишь оборонять Крым и дать возможность армии эвакуироваться в Константинополь), в адрес французской миссии была послана телеграмма: «Считаю своим долгом доверительно предупредить вас о возможном наступлении в Мелитопольском районе на тот случай, если б наше наступление было истолковано иностранными державами как противоречащее решению главнокомандующего принять меры к прекращению гражданской войны в России... Надлежит указать на то, что предпринятая операция имеет единственной целью обеспечить базу для продовольствия,
Пройдоха Маклаков, еще Временным правительством назначенный послом в Париже и признанный Врангелем, верноподданнически доносил, уверяя главнокомандующего в правильности его действий: «Мысль о возможности сохранить Крым крепнет в правительственных и умеренных общественных кругах. При начале ваших успехов откроются шансы и на помощь Англии».
Через Францию Врангель искал связей с Польшей для совместной борьбы против большевиков. Предварительные разговоры казались ему обнадеживающими. Фон Перлоф доносил из Парижа, что его миссия завершается благополучно. 20 мая вместе с Кривошеиным он прибыл в Севастополь на английском крейсере «Кардифф», шедшем под флагом контр-адмирала Хопа. В тот день главнокомандующий отдал приказ армии перейти в наступление. В приказе, впервые от имени не только командующего армией, но и правителя Крыма, Врангель заявлял, что идет освобождать отчизну, обещал народу землю, прощение заблудшим, стране — волею народа поставленного хозяина…
2
Врангель обставил встречу Кривошеина очень торжественно: пусть все видят, какой большой человек и большой политик согласился сотрудничать с ним и приехал в обреченный, как утверждали некоторые, Крым из самого Парижа. Кривошеин отнесся к приему благосклонно, но равнодушно и всячески давал понять главнокомандующему, что хочет как можно скорее остаться с ним наедине для обсуждения ряда наиважнейших вопросов, от решения которых зависит его согласие или несогласие сотрудничать с новой властью, ибо его приезд, как он намекнул Врангелю, ровным счетом ничего не значит, а имеет прежде всего главной целью ознакомиться с действительным положением дел на месте.
Врангель повел бывшего гофмейстера, тайного советника и царского министра в свой кабинет, и дежурный генерал закрыл за ними высокие и тяжелые двери.
— Для выяснения нашей позиции разрешите задать вам несколько вопросов, ваше высокопревосходительство. Надеюсь на полную откровенность и обещаю платить той же монетой, иначе наша беседа лишается всякого смысла, уважаемый Петр Николаевич. Не так ли?
Врангель учтиво кивнул. Обращаясь к главнокомандующему по имени, Кривошеин давал понять, что считает себя тут, наедине, никак не ниже Врангеля, что разговор должны вести два равнозначных, равноценных для судеб страны человека.
— Прошу вас простить мою настойчивость, Петр Николаевич. Пусть она не покажется вам бестактной.
— Не беспокойтесь, Александр Васильевич. Я готов ответить на любой ваш вопрос. Говорите.
— Итак, международные отношения с вашей точки зрения? Англия?
— Ни к чертовой матери, Tausend Teufel![6] — Врангель, когда сердился, допускал иногда в своей речи немецкие слова и стыдился этого.
— Франция?
— Пойдет с нами до конца: слишком много вложено в Россию.
— Совершенно согласен, и с тамошними настроениями знаком
— Я иду на любое военное соглашение, не затрагивающее ни территориальных, ни политических вопросов. Поляки требуют признания. Но сторонники Единой и Неделимой держат меня за обе руки.
— Все они одним миром мазаны. Тут тупик, — на холодном лице Кривошеина мелькнула ироническая улыбка. — Нам необходим союз с поляками, союз любыми методами. Обещайте Пилсудскому сильный удар в тыл Буденного. Обещайте, обещайте!
— Нам придется перейти Днепр, Александр Васильевич.
— Да хоть Волгу!
— И вступить на территорию автономной Украины, — напоминая этот факт забывшему о самостийниках Кривошеину, Врангель не сумел скрыть на миг своего торжества и подумал злорадно о столыпинском реформаторе: «Нам тут потрудней приходится», — но тут же, великодушно уходя от этой промашки, заметил, что вообще все вновь образованные государства, выкроившиеся из России, могли бы стать ее союзниками, если б не лозунг «Единой и Неделимой», который исповедуют монархисты и которым умело пользуются большевики.
— Вы правы: тут, действительно, сам черт шею сломит, согласен с вами. Требуется ловкая дипломатия это очень важный вопрос, требующий обсуждения. Нельзя не учитывать мнения ставшей уже довольно многочисленной русской эмиграции. Там сильны голоса тех, кто утверждает, что ввиду ничтожности клочка русской земли, где ведется борьба, даже глава белых сил не имеет права говорить от имени национальной России. Представительство русского национального дела обязан взять на себя орган из общественных деятелей, и он должен находиться в Париже — центре европейской политики. У вас есть человек, способный противопоставить нечто силе и влиянию целой организации? Есть ли такой?
Врангель протянул руку к бювару красного сафьяна на столе, достал бумагу:
— Разрешите? — И начал читать медленно и внятно:
— «Я принял решение возложить на вас поручение отправиться с особой миссией от моего имени в Париж и Лондон в целях поставить руководящих государственных деятелей союзных стран в курс нынешней военно-политической обстановки на Юге России, а равно ознакомить их с моими взглядами и намерениями. — Врангель поднял глаза и посмотрел на собеседника. Кривошеин удовлетворенно улыбнулся. Врангель продолжал: — Вместе с тем вы имеете войти в контакт с русскими государственными и общественными деятелями, находящимися в Париже, и организовать русское представительство за границей на твердых и определенных началах...»
— Браво! — Кривошеин не мог скрыть восхищения. — Остается узнать, кто представитель генерала Врангеля.
— Струве, — просто ответил главнокомандующий.
— Петр Бернгардович? — не скрыл удивления Кривошеин, находящийся, как он полагал, в определенных деловых отношениях со Струве.
— Именно, именно, Александр Васильевич! Для министра иностранных дел он вполне фигура: с марксистами на западе — марксист по старой памяти, а для монархистов — монархист, да еще какой!
«А ведь этот генерал ловкач, — впервые с уважением подумал Кривошеин. — С ним, кажется, можно и дело иметь. У кормила русской власти появился нужный человек, из правых, но с большим запасом оппортунизма и авантюризма — качествами отрицательными для политика нормального времени, но совершенно необходимыми сейчас, во время гражданской войны». Спрятав улыбку и прикрыв веками глаза, он сказал шутливо: