Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание
Шрифт:
— Опасаюсь, сам не оправдаю доверия. — Шатилов потупился.
— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. — Врангель доверительно склонился к товарищу. — Твоя работа на Кавказе и деятельность во время революции мне хорошо известны. Одной нашей дружбы, поверь, было бы недостаточно, чтобы я вызвал тебя к себе и поручил столь ответственную роль. — И предупредил строго: — Смотри только, держи со мною связь всеми способами. Однако мы заболтались, тебе надо торопиться, чтобы к утру поспеть к своему штабу.
Новый начальник дивизии погрузил седло и чемодан в подводу и отправился в путь, отменно запомнив все наставления своего командира. Потом он вспомнит о той
В военных кругах, правда, он не пользовался популярностью. Его считали легкомысленным в стратегии, беспечным по отношению к противнику, исповедовавшим тактику «шапкозакидательства» — когда на фронте дела шли хорошо, и быстро впадающим в панику при малейшей опасности. Упрекали в том, что Шатилов вообще мало обращает внимания на вверенный ему штаб главкома, больше — на пополнение своих средств и на открытое приобретение нефтяных бумаг. Впрочем, ни один из больших начальников никогда не вызывал общей привязанности. Так уж повелось на Руси...
3
...Гигант порученец, величественно, словно мажордом, распахнув двери, впустил в кабинет главнокомандующего начальника штаба.
Вошел Шатилов — среднего роста, с полным и чуть рыхлым интеллигентным лицом. Френч, шапка с высокой тульей. Одет просто, без генеральского лоска. По виду — поручик, капитан, не выше. Шатилов был по плечо Врангелю. Командующий обнял своего любимца за плечи, вывел на верхнюю террасу дворца. Солнце уходило за горизонт. В акватории порта тихо раскачивалось море. Ветерок был слабый и теплый — с юга. Врангель, любитель красивых выражений, сентиментальный и безуспешно старающийся скрыть сентиментальность, сказал, делая широкий театральный жест:
— Смотри-ка, Павлуша! Какими радужными цветами играет и переливается сегодня море.
Шатилов кивнул, чувствуя неудобство и от руки, лежавшей на его плече, и от фразы главнокомандующего, на которую не знал, как реагировать.
— Я от души благодарен тебе, друг Павлуша. Ты молчалив... Знаю... Мы никогда не посвящаем друг друга в свои переживания: в трудные дни мы соглашались щадить один другого. Лишь дело — тема наших разговоров. Благодарю тебя, благодарю, ein Wort — ein Mann.
— Сделано уже так много, Петр Николаевич, дорогой мой! — нашелся наконец Шатилов. — Мы сами не отдаем себе отчета: несколько месяцев прошло с того дня, как мы прибыли сюда, а сколько свершено — для армии, для России! Ты считал: твой долг ехать к армии. Мой долг — не оставлять тебя. И вот мы вместе.
— Да, да, — Врангель снял руку, мешавшую им обоим, и выпрямился. Небольшие усы над верхней губой дернулись, тонкий рот гордо сжался. — Ты прав. Честь наций! Знамя, поверженное в прах под Новороссийском, поднято. Борьба, если ей суждено когда-либо закончиться, закончится красиво.
— Нет, не говори! — решительно возвысил голос Шатилов. — О конце борьбы нет речи. Я уверен в успехе. Армия воскресла! Народ возрожден. Поняли и другие государства, что мы боремся не только за свое, но и за общеевропейское дело.
— Спасибо, Павлуша. — Врангель улыбнулся, но его глаза остались холодными, взгляд напряженным и надменным. — Учти, мы с тобой в окружении злобных, враждебных людей. Завистники, канальи! В политике европейских деятелей нет высших моральных побуждений — одна нажива. Надежды мало. Мы — одни в ответе за будущее России. А оно решается
Подойдя к овальному столу, они склонились над оперативными картами и оба одновременно выпрямились. Шатилов отвел глаза.
— Что? — грозно и нетерпеливо спросил Врангель.
— Красные активно готовятся переправиться через Днепр у Каховки, Корсунского монастыря и Алешек. Тут, тут, тут, — Шатилов ткнул карандашом. — Если им удастся захватить tete de pont[10] на левом берегу... это восемьдесят километров от Перекопа. Генерал Слащев не сможет оказать должного сопротивления.
— Наркоман! Ни к чертовой матери! Нас могут отрезать от Крыма?! Двинь к нему резервный корпус.
— В его подчинение? — удивился Шатилов.
— Ни в коем случае! Пусть исполняет мои приказания. Никаких самостоятельных действий!
— Полагаю, это совсем осложнит ваши отношения.
— Это должно было случиться, Павлуша. Чем раньше, тем лучше. Он у меня как рыбья кость в горле.
— Стоит ли, однако, обращать такое внимание?
— Именно, именно! Фон Перлоф по моему приказанию глаз с него не сводит. И, представь, прелюбопытные факты сообщает. Враг номер один для него — я. Говорит об этом во всеуслышание! — Бросив косой взгляд на карту, Врангель прошел к креслу с высокой спинкой и, как пианист фрак, откинув полы черкески, сел. Поворошив бумаги, достал одну и, потрясая ею, сказал нервно: — Окружил себя проходимцами, злоупотребляет вином, наркотиками. Вот и боевые неудачи! Перлоф доносит: военный прокурор по докладу следователя приказал арестовать по обвинению в вымогательстве и убийстве ряда лиц с целью грабежа некоего Шарова. Кто сей Шаров? Начальник слащевской контрразведки! Не дурно-ссс? И вот!.. Следствием обнаружено: Слащев лишь по докладу Шарова, без суда и следствия, приказал расстрелять полковника Протопопова. Как дезертира! Представляешь? Полковника! А его вещи, золотые кольца, часы — бог знает что еще! — присвоил себе Шаров. Невменяемость генерала Слащева достигла предела... А его проекты, сумбурные письма в Ставку, телеграммы? Бесконтрольная самостоятельность окончательно вскружила ему голову. Можно и его арестовать по закону.
— У него еще велика популярность в войсках, Петр Николаевич. Мы должны считаться.
— Я достаточно считался, пока имелись военные успехи. Но теперь он стремится повлиять и на нашу политическую работу, настаивает на привлечения лиц, кажущихся ему выдающимися. Вот еще донесение фон Перлофа. Это черт возьми! Я его из армии выгоню!
— Имеется очередной рапорт Слащева, Петр Николаевич.
— Так, давайте, давайте! О чем он вещает?
Шатилов одернул френч, принялся читать бесстрастным голосом, четко и округло выговаривая слова:
— «Срочно. Вне очереди. Главкому. Ходатайствую об отчислении меня от должности и увольнении в отставку. Основания... — Шатилов вопросительно посмотрел на повеселевшего Врангеля. Тот поспешно кивнул, и начштаба продолжил: — Первое. Удручающая военная обстановка, о которой неоднократно просил доложить вам лично, но получал отказ. Второе. Безвыходно тяжелые условия для ведения операций, в которые меня ставили, особо отказом в технических средствах. Третье. Обидная телеграмма номер два нуля восемьсот семь. Все это вместе взятое привело меня к заключению, что я уже свое дело сделал, а теперь являюсь лишним. Подпись».