Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

Еленин Марк Соломонович

Его не беспокоила и безопасность собственной матери, находившейся все еще в большевистском Петрограде. Барон Петр Врангель, в отличие от младшего своего брата Николая, никогда не был нежным сыном. Скупость в проявлении чувств воспитывала в нем именно мать. Она во всем действовала вопреки традиционной сентиментальности, присущей семье и, как говорили, роду. Лишь недавно Врангель просил Климовича озаботиться судьбой баронессы. Она оставалась одна в красном Петрограде. Отец, поспешно и по дешевке распродав свои бесценные коллекции, перевел спиртоочистительные заводы в Ревель и преспокойно уехал не то туда же, не то в Финляндию, поручив жене допродать оставшуюся мебель, фарфор, картины.

Климовичу доносили:

баронесса Врангель бедствует, ее видят в поношенном пальто, черном, по-монашески повязанном платке, стоптанных мужских башмаках, шнурованных белой тесьмой. И это жена миллионера и мать главнокомандующего!.. Еще в середине октября Климович докладывал: его люди через верных им членов какой-то организации берутся вывезти ее из города и по заливу переправить в Финляндию. Врангель санкционировал тогда эту операцию. И... в суете последних боев забыл о ней. Совершена ли? Прошла ли успешно? С этими мыслями Врангель и заснул. Сон его был покойный и крепкий, без сновидений. И даже сдержанный шум, поднятый юнкерами Атаманского училища, прибывшего из Симферополя и располагающегося тут же, перед гостиницей Киста, не сразу разбудил Врангеля. Но, открыв глаза, он сразу «оказался в седле» — старая кавалерийская привычка! — и, тщательно помывшись, отказался от завтрака и утреннего доклада, а пожелал незамедлительно выступить перед юнкерами.

««Пипер» всегда «Пипер», — думал Шатилов, придерживая локтем папку с картами оперативной обстановки, которая представлялась ему просто катастрофической.-— Еще час-два, и фронта не станет — все побежит на корабли, а он не может отказать себе в речи, похожей на фейерверк, не нужной ни ему, ни этим мальчикам, идущим в неизвестность...»

Раздались короткие команды. Юнкера, с трудом и неохотой поднимаясь с земли, строились, смотрели хмуро. Врангель понял вдруг всю неуместность придуманной им речи. Поздоровавшись, он поблагодарил атаманцев за службу, обещал продолжать борьбу за Русь святую и поруганные очаги. Последнее прозвучало фальшиво, но слова были сказаны — не вернешь! Врангель скомандовал: «Вольно!» — и обратился к генерал-майору, стоявшему впереди него, с просьбой распустить «его орлов» и накормить их как следует.

Врангель двинулся по улице, как застоявшийся конь, нетерпеливо вскидывая прямые, плохо гнущиеся в коленях ноги.

— Куда изволите? — поинтересовался, догоняя его, дежурный адъютант.

— В Килен-бухту.

— Но там грузятся дроздовцы и корниловцы. Злы и возбуждены, как при Новороссийске. Во избежание эксцессов... Смею заметить... Малочисленность охраны...

— Вы что? С ума сошли! Мы ведь не к Блюхеру собрались! Извольте следовать.

— Слушаюсь! — У генерала был совершенно обескураженный и потерянный вид.

— А если трусите, доложите об этом Шатилову и оставайтесь.

Выйдя за наряды юнкеров с пулеметами, они пошли по пустой Екатерининской улице. Под ногами, как ледок, хрустело битое стекло. Повсюду валялись чемоданы, узлы, корзины, а чуть подальше от площади мостовая оказалась усеянной патронташами, винтовками и даже пулеметами. Лицо Врангеля посерело, глаза стали бешеными.

— А люди? Где люди? — глухо, с хрипотцой выдавил он.

— По приказу генерала Коновалова с ближайшие подступы к гостинице очищены, ваше высокопревосходительство. Генерал-квартирмейстер счел, вероятно, возможным, не докладывая вашему высокопревосходительству, в целях безопасности.

— Вот что, генерал, — Врангель с трудом сдерживал бешенство. — Возвращайтесь в штаб, доложите Коновалову, я отстранял вас от должности.

— Слушаюсь! — адъютант вытянулся. Его широкоскулое, простоватое лицо неожиданно осветилось хитрой короткой улыбкой, которую он поспешил скрыть.

— Чему вы смеетесь, генерал? — с угрозой поинтересовался Врангель. И, не дожидаясь ответа, гаркнул: — Кру-гом! Марш!

Настроение

было вконец испорчено. Он понял, чему хитро улыбался адъютант: о каких штабных должностях и дежурствах, вообще о какой, к чертовой матери, службе можно говорить, когда лишь мгновения отделяют всех их от посадки на суда и позорного бегства из России? Генерал наверняка смеялся над своим главнокомандующим, который волею судьбы должен стать никем. «Отдать его под суд? Или расстрелять тут же в назидание другим?» — мелькнула мысль, но Врангель подавил в себе мстительное чувство. В чем смысл и какая польза сводить счеты с солдафоном здесь, сейчас, когда целая армия ждет его указаний? Указаний, от которых зависит — быть этой армии или рассыпаться, исчезнуть с лица земли... Какой смысл добираться до Килен-бухты? Чтобы проинспектировать бывших добровольцев и лишний раз убедиться в их бедственном положении? Наткнуться на непонимание, дерзость, неподчинение, быть может, — после стольких дней бесславных отступлений даже лучшие части способны на все.

Врангель повернул и, сделав знак конвойцам, направился к отелю «Бристоль», где все еще размещался оперативный отдел генерал-квартирмейстера.

Коновалов, воровато пряча глаза, небрежно помахал указкой по карте, утыканной булавками с флажками, доложил, что фронт держится пока у Сарабуза. Похоже, данные его давно устарели. Кончик указки порхал, словно бабочка, нигде не задерживаясь. Флажки падали. Генерал был испуган, хотя скрывал страх за суетливой деловитостью и показным усердием. Из аппаратной принесли телеграмму. Увидев в комнате главнокомандующего, молоденький, ясноглазый и румяный подпоручик смешался.

— Читайте, — садясь и устало подпирая голову рукой, приказал Врангель. — Откуда сие?

— Из Феодосии. От управляющего военным отделом Кубанского правительства...

— Потише, подпоручик. Что вы кричите?

— ... Генерала Гулыги, — испуганно снизил голос подпоручик. — Гулыги... — сказал он с сомнением. — Да, Гулыги. Точно.

— Ну!

— Текст: «Прошу под Кубанский корпус выслать пять кораблей. В противном случае офицеры будут сброшены с кораблей и погибнут лучшие люди Кубани». Все!

— Идите. — Врангель вопросительно взглянул на Коновалова. — Какие у нас там суда?

— «Дон» и «Владимир», господин главнокомандующий. Пароходы большие, вместительные.

— Знаете, что там происходит?

— На рассвете морем прибыл мой офицер, человек абсолютно достойный и верный. Донес: вчера состоялся благотворительный вечер в пользу кубанцев. Собирались пожертвования — это организовали атаман Винников и Гулыга. Было много кубанских армян. За крупные деньги их зачисляли в казаки. Шампанское лилось. Имели место скандалы и пьяные драки.

— Кто?

— Министр финансов Гаврик и полковник Кулик. Из-за дамы.

— Не продолжайте, — повелительно поднял руку Врангель. — Ответа на телеграмму не давать. Самостийники проклятые! Мало я их вешал. Пусть они хоть перережут друг друга!..

...В час дня буксир вывел на рейд крейсер «Генерал Корнилов», который должен был идти в Константинополь под флагом главнокомандующего. Вид могучего стального утюга подействовал на Врангеля успокаивающе. Незадолго до обеда главнокомандующему доложили, что на английском миноносце прибыла в Севастополь баронесса Врангель — маленькая, хрупкая женщина с приятным лицом и высокой прической... Рассерженный главком отдал строжайший приказ: ни под каким видом, категорически не выпускать жену на берег. Послав баронессе Ольге посыльного с успокаивающей запиской — хотя и несколько холодной по тону за своеволие и несогласованность действий, чего он не терпел, — главнокомандующий удалился с начальником штаба составлять приказ о завершении эвакуации. Первая фраза была придумана еще рано утром: «Я решил эвакуировать в течение 1 ноября Севастополь...»