Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
– Дали бы вы ему, мессер, по мозгам, как мне, - не шутя предложил Гвидо, - так он, пока кувыркался бы, сам бы и распутался.
– Гвидо!
– окротила своего братца Фьямметта.
– Ты же видишь, что мессер Джорджио хочет все решить по чести, а тебе бы только по мозгам. Лучше помолчи и подумай, какой тут подход к такому трудному делу можно придумать.
– Есть у меня на примете десяток головорезов, - опять взялся за свое братец Гвидо.
– Конечно, можно было бы разогнать всех шавок Сентильи, а его самого прижать без особого шума в одном тихом местечке. Да только потом придется облагодетельствовать всех цеховых приоров да и самого народного капитана.
– Гвидо!
– не на шутку рассердилась Фьямметта и стукнула ложкой по столу.
– Мало тебе будет голых стен в каземате, так ты еще и чужой карман опустошить не прочь. Молчи, бараньи твои мозги! Сколько ни бей по ним, все мало толку!
Весело было смотреть, как здоровяк Гвидо опасливо отодвигается от прелестного ангелочка, свирепо нахмурившего острые бровки.
– Мессер! Вы не подумайте, что мой братец совсем глуп, - заметив мою ухмылку, немедля бросилась на защиту своего родича Фьямметта.
– Это он только перед вами теперь своей храбростью похваляется. А тут не храбрость нужна, а разумение, - посмотрев на брата, добавила она. И, постучав себя кулачком по лбу, снова обратилась ко мне.
– Мессер, умоляю вас, не оставляйте надежду. Мы на что-нибудь сгодимся, вот увидите. Я уже кое-что придумала. Ведь всего через три дня будет праздник Золотого Осла, а Сентилья на этом веселье всегда прикидывается каким-нибудь простолюдином, затерявшимся в толпе. У Ланфранко есть наперсница, которая недолюбливает Сентилью и готова передать мне о нем любые сведения и сплетни. Я непременно разузнаю, каким дурачком Сентилья собирается показать себя на этот раз, слепцом или выпивошкой, и тут-то мы сумеем присоседиться к нему, составив ему самую подходящую компанию.
– А что такое праздник Золотого Осла?
– полюбопытствовал я.
– О, так вы не знаете, мессер?!
– удивленно воскликнула Фьямметта.
– Или не знаю, или не помню, - заметил я.
– Праздник Золотого Осла - это когда по городским улицам ведут "святого" осла, - пояснила Фьямметта, - и заводят его даже в Дворец Народа и в собор Санта Мария дель Фиоре, и там служат по такому поводу очень смешную мессу, а тем временем в городе все переворачивается с ног на голову и все веселятся. Папой избирают какого-нибудь кривого башмачника, верховным судьей - горбатую жену пригородного коновала, ведь верховный судья, подеста, может избираться только из иностранцев, а городскими приорами до полуночи считают шесть самых откормленных свиней, которых облачают в золотые попоны. А все истинные отцы и старшины города наряжаются в этот день в лохмотья и служат посмешищем для простого люда. Никакого благородства, мессер, вы в этот день во всей Флоренции не отыщите, но бывает очень весело, если только все не подерутся.
До конца трапезы бойкая пташка Фьямметта уже не могла усидеть спокойно. Она то и дело терла пальцами виски, восклицала: "О! Вот еще хорошая мысль!" или "Надо поторапливаться!", - и наконец, схватив с блюда самое красное яблочко, куда-то упорхнула из дома.
– Ну, раз сестренка заварила кашу, теперь забурлит, держись подальше, смеясь, предупредил Гвидо и оказался прав.
Не прошло и часа, как Фьямметта вернулась страшно довольная своей разведкой в стане врага.
– Я все выведала!
– воскликнула она прямо с порога.
– И как вы думаете, кем разоденется Сентилья на этот раз?
– Прокаженным, что ли?
– усмехнулся Гвидо.
– Чтоб его скрючило и покоробило.
Фьямметта схватила со стола самый большой нож и, взяв его двумя руками, наподобие меча, грозно набычилась и пробурчала смешным баском:
– Тамплиером!
– Тамплиером?!
– поразился я.
– Но почему тамплиером? Ведь вы же сами сказали, что до сих пор он наряжался простолюдином?
– Что ж непонятного?
– хмыкнула Фьямметта.
– Ведь французский король их всех поймал и посадил в застенок. Так?
Мы с Гвидо молча кивнули.
– Этих самых рыцарей обвинили во всех смертных грехах. В богохульстве, в ростовщичестве и даже в мужеложстве. Так? Значит, их всех будут судить, и ждет их самое ужасное наказание. Верно?
– Возможно, - вздохнул я и еще раз тяжело вздохнул, потому что мое сердце было внезапно охвачено нестерпимой тоской.
– Вот и у нас на празднике будут судить тамплиеров, и придется им, бедненьким, - тут Фьямметта тоже вздохнула, только с притворной грустью, свиней на себе возить, а может, и на горячие сковородки садиться.
– Очень странное совпадение, - пробормотал я.
– Какое совпадение?
– полюбопытствовала Фьямметта.
– Да мне тоже приходится порой выказывать себя тамплиером, - уклончиво ответил я, вновь обуреваемый какими-то смутными опасениями и призраками. Позвольте спросить вас, сударыня.
– Ах, не называйте меня "сударыней", мессер, - всплеснула ручками Фьямметта.
– Лучше - по имени и даже на "ты", ведь как-никак я ваша "сестренка".
– Однако, имея в виду мое нынешнее имя, я мог бы почитать вас и за родную матушку, - стараясь казаться веселым, ответил я.
– Так вот, милая Фьямметта, в былое и не лучшее для нас с вами время, вы рассказывали мне небылицу про нашего вымышленного отца, якобы ставшего рыцарем Ордена Храма. Скажите, вы это только выдумывали, что называется, от ближайшей башмачной лавки, или же передавали, кое-что переврав, историю, уже вам известную?
– Ничего я не перевирала, - передернула плечиками Фьямметта.
– Старушка выпытала у вас изрядную часть вашей собственной небылицы, которую вы припасли на случай всяких расспросов. А все остальное я как есть выдумывала на ходу, глядя на вас, мессер, и прикидывая в уме, что бы такое могло подействовать на человека такого вида, какой в тот день имели вы.
– Простите, дорогая Фьямметта, но именно это обстоятельство и изумляет меня до глубины души, - признался бывший лошадник, - поскольку я теперь смело могу признать вас и за провидицу Сивиллу. Ведь в некоторые подробности моей, по-видимому, действительной жизни вы попали, как хороший стрелок - в яблоко. Может быть, вы все-таки слышали от наперсницы из дома Ланфранко что-нибудь подобное о жизни самого Сентильи, потом забыли, а увидев меня, внешне похожего на Сентилью, невольно вспомнили.
– Ничем вы не были похожи на этого прохвоста и тогда, когда притворялись лошадником, - проговорила Фьямметта, обиженно надув губки.
– Ну, раз сестренка стоит на своем, значит, так оно и есть, - сказал Гвидо, заметив сильную тревогу на моем лице и решившись развеять собиравшуюся над нами темную тучу каких-то не понятных ни ему, ни его сестре опасений.
– Это, действительно, не так уж и важно, - отступил я, однако смутные предчувствия того, что некто неотрывно наблюдает за мной и теперь, продолжая устраивать самые необъяснимые обстоятельства по своему умыслу, вовсе не отступили от меня самого.
Брат и сестра смотрели на меня с участливой опаской.
– Все же я не могу понять, для чего Сентилье каждый раз корчить из себя гонимого, придурковатого или осужденного, - повернул я дело немного в сторону.
– Ведь он человек, не привыкший ронять своего достоинства, самолюбивый и заносчивый.
– Но и хитрый, заметьте, мессер, - сразу подал голос Гвидо Буондельвенто.
– Хитрюга, каких поискать. Многие во Флоренции точат на него зуб. Так вот, два раза в году, на праздник Золотого Осла и на праздник дураков, что народ, школяры и клирики устраивают под Рождество, этот пройдоха и позволяет всем поиздеваться над собой и даже, простите, мессер, измазать нечистотами. Так-то кое-какие грешки ему и спускают. Вчера еще готовы были насадить его на вертел, а сегодня уж толкуют: "Не такой он уж и дурной малый. Вон как его в грязи выволокли, а он и не пикнул". Прямо-таки святым смиренником этот прохвост ходит потом по улицам, сожги его антонов огонь!