Семь трудных лет
Шрифт:
Многие из этих совместных увеселений проходили в моей квартире — просто потому, что у меня была большая квартира, а не комната.
За время моей работы на станции у меня было две квартиры. Первая находилась в доме № 114 но Терезинштрассе. Она состояла из комнаты и ванной. Мебель я получил на радиостанции. Из-за этой мебели постоянно шли разговоры с Бруксом, снабженцем «Свободной Европы». Брукс покупал все, начиная с ленты для пишущих машинок и кончая простынями для сотрудников. В Европу он попал как капрал американской армии, кажется, еще во время войны или сразу после ее окончания. После демобилизации он не вернулся в Штаты, а начал работать официантом в офицерском казино. Кто-то из офицеров американской разведки, прикомандированных к станции, забрал Брукса с собой и позаботился о том, чтобы устроить его на должность снабженца. Здесь капрал полностью проявил свой коммерческий талант. Он обманывал всех и во всем. Благодаря этому, а также комиссионным, получаемым им от
Когда я устроился в своей первой квартире, то оказалось, что у меня нет радиоприемника. Прежде радиоприемник давали вместе с мебелью, но позже была введена экономия, и радио было вычеркнуто из списка вещей, положенных для квартир сотрудников. Я сказал как-то на радиостанции, что мне предстоят еще расходы по приобретению радиоприемника. Кто-то вспомнил тогда о Гамарникове, у которого был старый ненужный радиоприемник. Я выразил готовность помочь ему избавиться от ненужной вещи. Через несколько дней он действительно остановил меня в коридоре и спросил:
— Это правда, пан Анджей, что вы хотели бы избавить меня от старого радиоприемника?
— Да, охотно.
— Загляните ко мне сегодня после обеда и заберите его.
Я пришел, взял приемник и был уже у дверей, когда Гамарников обратился ко мне:
— Двадцать марок за него вам не обязательно отдавать сегодня, вы можете сделать это после зарплаты…
Поскольку недалеко от моей старой квартиры находились две ночные пивнушки, около которых часто до самого утра раздавались крики пьяниц, я, как человек, совмещающий работу с учебой, то есть работающий вечерами и ночами дома, имел все основания обратиться к администрации с просьбой заменить квартиру. Это было нелегким делом, но в конце концов мне повезло, поскольку как раз в это время произошел скандал из-за одной дамы, работающей в чехословацкой секции, которая устраивала шумные пьянки и не давала спать жителям красивого, в то время самого высокого в Мюнхене небоскреба. В наказание чешку переселили в район, где благодаря многочисленным ночным ресторанам жители были более привычны к пению, шуму и вою джазовых оркестров. А я поселился на одиннадцатом этаже современного здания из стекла и алюминия, где отопительные приборы были вмонтированы в пол и потолок. Квартирная плата превышала там 500 марок в месяц, поэтому состав жильцов этого дома был довольно специфическим. Наряду с проститутками высшей категории здесь жили преуспевающие немецкие промышленники и сотрудники «Свободной Европы».
Квартира состояла из двух комнат и темной кухни. Имелась, конечно, и ванная комната, а также огромный балкон, на котором свободно размещались десять человек, в чем мы убеждались несколько раз, когда у меня собирались товарищи по университету.
К таким вечеринкам мы часто готовились по два-три дня, и уже сами эти хлопоты являлись своеобразным развлечением. Приходили девушки со своими молодыми людьми, и все вместе начинали варить, печь, жарить, мариновать… Я научился неплохо готовить студень и бигос. Часто на стол подавались маринованные мною грибы, только что пойманная форель и, что никого не должно удивлять, хорошо охлажденная польская водка. Украинцы по-своему приготавливали принесенные с собой баклажаны, русские делали пироги и пельмени. Никто не мог пожаловаться на нехватку еды.
Эти устраивавшиеся в складчину вечеринки, на которых собирались студенты-слависты и их друзья, нравились мне больше, чем чопорные встречи сотрудников польской секции за бриджем или шумные вечера, устраивавшиеся время от времени администрацией «Свободной Европы».
Такие вечера устраивались для сотрудников станции ежегодно на рождество.
Мы собирались тогда в большом зале, называвшемся «Джексон-рум», который обычно использовался как конференц-зал. Из громадных, похожих на котлы сосудов наливали жидкость, которая считалась пуншем, но, скорее, напоминала компот, в который влили немного водки. На столах громоздились горы бутербродов. Казалось, что их очень много, но в действительности нужна была большая ловкость, чтобы успеть выловить из гущи рук один-два на свою тарелку. Половину сотрудников станции составляли баварцы, большие любители поесть на дармовщинку. Наблюдая со стороны за некоторыми из них, трудно было удержаться от смеха. Дамы, разодетые в парчу и шелка, мужчины в белоснежных рубашках и лакированных туфлях, все довольно упитанные (международным авиалиниям пришлось расширить кресла в самолетах, совершающих полеты в ФРГ, чтобы угодить владельцам толстых бумажников), как голодающие, набрасывались на полные блюда. Подвергшийся атаке стол вскоре выглядел так, как стадо коров в Африке после того, как через него прокатилась лавина пожирающих все на своем пути москитов. Белели лишь скатерти, салфетки и начисто опорожненные блюда. Если бы кто-то начал
Несколько раз я был также на балах, устраивавшихся для персонала «Свободной Европы». Мало было таких, кто бы действительно хотел пойти на них. Большинство сотрудников польской секции, как говорили, ходило на эти балы только потому, что этого требовал обычай. После каждого бала по секции прокатывалась волна различных сплетен и иронических замечаний. Женщины изо всех сил перемывали косточки жены Тадеуша Новаковского. Пани Данута умела одеваться и была так красива, что если бы даже она надела кухонный фартук, то завистливые кумушки все равно рассказывали бы, что Новаковский купил ей костюм в лучшем мюнхенском ателье.
«Свободная Европа» не была бы американской организацией, если бы ее шефы не были озабочены из-за отсутствия внутренней сплоченности в коллективе. Было время, когда всем казалось, что для такой сплоченности создана замечательная база. В один прекрасный день в Мюнхене появился пан Жуковский. Он выглядел как директор цирка на иллюстрации к детской книжке. На Тюркенштрассе он открыл ресторанчик, который назвал «Славише зееле» («Славянская душа»). Эту «Славянскую душу» на Турецкой улице Новак, с одобрения шефов, решил превратить в своего рода клуб для всех сотрудников национальных коллективов станции. Он постарался даже, чтобы и американцы из радиостанции «Свобода» погнали в «Славянскую душу» своих сотрудников. О «Славянской душе» и пане Жуковском Новак вспоминал при каждом случае. Новаковский, Яблонский и другие читали там свои произведения. В зале при этом присутствовали Новак с женой и иные высокопоставленные лица из «Свободной Европы». По рекомендации директора в этот ресторан приводили также разных гостей польской секции. Ежедневно там можно было встретить людей, желавших подлизаться к Новаку. И вдруг разразился скандал. Жуковский исчез. Ресторан закрыли. Полиция устроила там обыск, но ничего не обнаружила или, точнее, ничего не захотела сообщить. Во всяком случае, причины исчезновения Жуковского остались для сотрудников польской и других секций тайной.
Жуковский был не единственной фигурой, связанной с польской секцией «Свободной Европы» и исчезнувшей при таинственных обстоятельствах. Об исчезновении хозяина «Славянской души», насколько помню, даже мюнхенские газеты написали очень мало, зато все вечерние газеты на самых видных местах опубликовали историю исчезновения Анатоля Еры и поместили фотографии главного героя этого дела.
Прежде чем рассказать об этой истории, необходимо сделать кое-какие предварительные замечания. Это был период, когда в Федеративной Республике Германии если не три четверти, то наверняка половина всех кабаре со стриптизом, баров, ресторанов и других ночных заведений в больших городах принадлежала евреям, знающим польский язык. Стоило проходившему через зал хозяину услыхать польскую речь, как он обычно останавливался и говорил: «Приветствую земляков!» Он сразу же хотел узнать, кем являются его гости, когда и откуда приехали, на какой срок и зачем.
Хозяева этих заведений обычно были связаны с преступным миром, осуществляли самые невероятные махинации, а полиция часто оказывалась в отношении их бессильной.
Как полицейский, принимавший участие в акциях, направленных в период гитлеризма против евреев, мог допрашивать подозреваемого в торговле наркотиками или в других серьезных преступлениях еврея, если тот бросал ему прямо в лицо:
— Господин инспектор, вы всегда ненавидели евреев.
В сферах, связанных с ночной жизнью Мюнхена, вращались три приятеля: Ян Гевель, позже объявивший себя графом, Лешек Мрувчинский и Анатоль Ера. Они встретились в Цирндорфе, где ждали предоставления им убежища. Гевелю помогла «Свободная Европа». Ера тоже пытался получить там работу, но почему-то ему это не удалось. Мрувчинский пошел служить к Мошковичу в Гамбурге. Официально он был там маклером. Фирма Мошковича специализируется на торговле с нашими моряками, но это отнюдь не чисто торговое учреждение, имеющее своей целью одну наживу. Мошкович, как это выяснилось на проходившем в свое время процессе о шпионаже в Гдыне, тесно связан с разведками империалистических государств. «Свободная Европа» также прибегала к его услугам.
Анатоль Ера стал «зитц-директором» в большой фирме, основанной земляками Мошковича. Ничего не делая, он получал около пяти тысяч марок, располагал служебным «мерседесом» и играл роль серьезного человека на ответственном посту, как того требовали интересы фирмы. Прикрываясь обычными торговыми операциями, фирма поддерживала какие-то связи с международными аферистами, специализирующимися на контрабанде золота, ценных бумаг и наркотиков. Я познакомился с Ерой случайно, через Гевеля. Он производил впечатление веселого человека, охотно заглядывающего в рюмку и увлекающегося женщинами, высоко оценивающими свои достоинства в марках и долларах.