Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
— Ну, тогда все в порядке, — успокаиваюсь я, — мама обо всем договорится. Какие планы?
— Мы же собирались прокатиться в Каракол.
Каракол — это наш райцентр, на сегодня я планировал осмотреть склоны вдоль шоссе.
— А не хочешь открыть сезон? Давай сначала махнем на Актау.
— С удовольствием.
Надя звонит маме и докладывает, а у меня из головы не выходит сон. Эту историю, происшедшую еще тогда, когда я делил свои страсти между горными лыжами и альпинизмом, я во всех подробностях рассказывал Высоцкому. Он сидел здесь, напротив меня, его лицо было непроницаемо, челюсти крепко сжаты, и, помню, мне вдруг почудилось, что он не просто меня слушает — он вместе с нами участвует в восхождении, идет в одной связке! Мы шли к вершине втроем — со мной были два крепких разрядника из альплагеря, Сергей и Никита, — шли по гребню, а по пути натолкнулись на довольно
Точно помню, Высоцкий ничего не спрашивал об ощущениях — он сам их пережил во время рассказа! А потом задумчиво, будто про себя: «Странный вид спорта — единственный, где победителям не аплодируют». Я тогда еще возразил: часто бывает, что победителей вовсе нет, одни побежденные, и привел пример с гибелью женского отряда на пике Ленина, когда они замерзали, а мужчины в нижнем лагере сходили с ума: ураганный ветер, в двух шагах ничего не видно, а чтобы попытаться выручить, нужно лезть на отвесную стену…
Надя слушает, кивает — видимо, мама дает ценные указания, — а я нетерпеливо жду. Мне как-то тревожно, кожу холодит предчувствие. А ведь на небе ни облачка, ветви деревьев не колышутся, все спокойно… Оболенский в таких случаях внушал: «Верь сводке погоды, но доверяй — интуиции. Будь особенно бдителен, когда все хорошо и нет поводов для тревоги».
У нас слишком долго все хорошо!
Я рассказываю про сон Наде. Она сочувственно слушает — историю с ледником она не знала, — проницательно на меня смотрит и начинает проникать в мое подсознание. Первая мысль — поверхностная: уж не намылился ли я в горы? Вряд ли, подумав, решает она, с горами кончено, на мало-мальски подходящее восхождение меня не возьмут — давно потерял форму, одна акклиматизация перед штурмом, скажем, семитысячника потребует месяца. Отбросив горы, Надя вдруг возвращается к вчерашнему вечеру, к моему разговору с Хуссейном за чашкой кофе. В огромном, площадью в сотню гектаров лавиносборе четвертой лавины скрывается снежная доска, из-за которой Хуссейн плохо спит: видит наяву, как на нее закатываются лихачи. Я просил его поставить между туристской трассой и четвертой лишний десяток флажков, а Хуссейн разгорячился: «Волк не пойдет туда, где флажки, волк понимает, а человек не понимает, и ты не понимаешь, что не флажки нужны, а лавину спустить!»
Отталкиваясь от этого разговора, Надя выстраивает цепочку: вечером, вернувшись домой, мы смотрели французский фильм «Смерть проводника» — главный герой фильма погибает в лавине — моя лавина на леднике — альпинистам не аплодируют — горнолыжники, наоборот, обожают показуху — Хуссейн боится, что они сорвут четвертую, — этого же в глубине души боюсь и я, недаром я вздрогнул, когда раздался телефонный звонок (мама интересовалась, не забыл ли я накормить Жулика).
Снабдив меня материалом для размышлений, Надя уходит переодеваться. А я злюсь, мне обидно, что она так запросто и безжалостно поставила на моей альпинистской карьере крест: «…конечно… не возьмут… потерял форму…» Если даже это и так, не обязательно хлестать человека по больному месту, может, я до сих пор жалею… Ребята, с которыми я начинал, пошли на Эверест, шансы попасть в штурмовую группу у меня были, это не я, это другие так считали. Так нет, мама отговорила: «Ты должен раз и навсегда выбрать, двум богам нельзя поклоняться!» И я выбрал первенство страны по горным лыжам…
По-настоящему у Нади есть один серьезный недостаток: она всегда права. В этом отношении она похожа на маму, которая тоже всегда права, и меня ужасает мысль, что эти две женщины вместе будут меня воспитывать. Ну, месяц — куда ни шло, а если всю жизнь? Этого, пожалуй, для меня многовато. Да, еще один недостаток: Надя подавляет меня своим великодушием — не закатывает сцен ревности, не претендует на мое время, ни на что не намекает, словом, не ведет на меня атаку (или предпочитает, чтобы это за нее делала мама). А я хочу, чтобы не только я, но и меня добивались: я — спортсмен, а борьба лишь тогда борьба, когда в ней участвуют обе стороны. Вот Юлия — сплошь отрицательная: лентяйка, кокетка, тунеядка, тряпочница, а к ней тянет, потому что она соблюдает правила игры. Несколько месяцев она изводила меня угрозами и ревностью, то делала вид, что уходит, то клялась в вечной любви — и в то же время зорко посматривала по сторонам, чтобы не упустить более подходящую дичь. Это нормально, женщина как женщина, дочь Евы, для нее смысл жизни — в радостях, среди которых главная оседлать мужа и погонять этого осла, куда захочется. А Надя? Ничего похожего! Смысл жизни — в работе, образ жизни в зависимости от требований работы, любовь — в отпуск, то есть в свободное от работы время. Надя слишком рассудочна. Уверен, что она выбрала меня, как выбирают в квартиру сервант: подходит по габаритам, по цвету и вписывается в обстановку.
Мне становится стыдно: я наговариваю на Надю за то, что она трезво и логично оценила мои возможности. А почему она должна мне льстить, что я, собственно, совершил? Ну, взял два семитысячника, ну, попал в десятку на слаломе-гиганте — и все, так себе, мастер-середнячок. У Нади, которая добрых полтысячи беспомощных инвалидов научила отбивать чечетку, мои подвиги могут вызвать разве что снисходительную улыбку.
А с четвертой лавиной решено: ждать, пока она накопит боеприпасы, — себе дороже, сегодня же будем ее спускать.
Карусель подкатывает к нам кресла, мы плюхаемся и уносимся ввысь. Контролеры разбаловались, не помогают ни садиться, ни слезать — наш ненавязчивый сервис. Надя молча любуется склонами, после долгого перерыва они волнуют душу горнолыжника. Когда-то, задолго до нашего знакомства, Надя недурно каталась, да и теперь иной раз может показать класс. Наша беда в том, что мы увлеклись горными лыжами слишком рано, еще в школьном возрасте, такие увлечения к тридцати обычно угасают; на всю жизнь влюбляются в лыжи те, кто познал их позже. Наде, например, теперь достаточно двух-трех недель, чтобы год по склонам не скучать.
Слева над нами крутая и местами бугристая трасса скоростного спуска — предмет неусыпных забот Хуссейна: больше всего травм случается здесь. Хуссейн рад был бы ее закрыть, да нельзя, трасса международная, одна из главных приманок Кушкола. Впрочем, и самая элементарная, туристская трасса не дает Хуссейну скучать — скольжение идеальное, маслянистый фирн, а пойдет жизнерадостный «чайник» на обгон, может и вылететь (и вылетает) на каменистые участки: лыжи — в щепки, руки, ноги — как повезет.
Актау пылает на солнце, на склонах не протолкнуться, от разноцветных костюмов рябит в глазах. Спасатели, инструкторы орут в мегафоны: «Здесь закрыто, флажок не видишь?», «Куда обгоняешь?», «Дэвушка в синем, у тэбе плохо закреплен лыжа!» Крики, хохот, визг!
— БНП. — Я указываю Наде на двух новичков, которые пытаются на скорости сделать «христианию» — поворот с параллельным движением лыж. — Эй, ребята, помочь привязать лыжи?
Будущие Надины пациенты в знак благодарности шлют меня подальше, их пожелания еще долго втыкаются в мою уплывающую вверх спину. Справедливо возмущены, лыжи у них супер, со штырьками, которые при падении автоматически выскакивают и втыкаются в снег, — у Тони Зайлера и Жана-Клода Килли подобных не было. За оскорбительное «помочь привязать» такие лыжи от горячего новичка можно схлопотать по морде.
— Держись, красавица!
С перекошенным от ужаса лицом, изо всех сил тормозя палками, полная девица влетает на бугор и, как птица с перебитыми крыльями, тяжело хлопается в снег. Любой чайник превосходно усваивает, как надо разгоняться, единственное, чего он не умеет, — это вовремя остановиться.
Склоны буквально пронизаны солнцем, лучи отражаются от белого снега, жарят — в Сочи так не сгоришь. В стороне от трасс, там, где снег подтаял, на разогретых черных камнях загорают «горнопляжники», проносятся бронзовые девочки в купальниках, мальчики в плавках, оглушительно гремят транзисторы — праздник жизни на склонах! Голубое небо, яркое солнце, ослепительный снег и черные камни — никакого кино не надо.