Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
— Обрати внимание на скульптурную группу, — говорю я, — лично товарищ Петухов в окружении подхалимов. На нем тысяч пять, не меньше.
— Так много? — сомневается Надя.
— Можем прикинуть: «россиньолы» с петухом на стреле — девятьсот рублей, ботинки «Саломоны», с креплениями три семерки — супер! — семьсот рублей, итальянский эластик на пуху тянет на две с половиной, не меньше, плюс японские перчатки «Для красивых мужчин», палки, очки с двойными фильтрами…
— Ты обещал с ним поговорить, — напоминает Надя. — Может, спустимся и подойдем?
— В этом свитере и в штанах новочеркасской фабрики? Да товарищ Петухов и узнать меня не захочет!
Мы плывем по канатке, беседуя на эту тему. Мы завидуем, у нас никогда
С горнолыжным спортом за какие-то пятнадцать — двадцать лет произошла удивительная метаморфоза: из обычного и ничем не примечательного он превратился в самый дорогостоящий и престижный. Монти Отуотер объясняет это переворотом в производстве лыж, одежды и, главное, бурным строительством подъемников, что сделало склоны доступными широкой публике. Наверное, так оно и есть. Лыжи, на которых мы начинали, теперь и на пацанах не увидишь — дрова; лыжи нынче делают из пластика, с металлической окантовкой, для каждого вида троеборья и каждого состояния снега — разные; костюмы эластичные и на пуху, невесомо легкие, отталкивающие влагу и очень теплые, а крепления — вообще верх совершенства: когда эл сует в них ботинок и тот с мгновенным щелканьем закрепляется, лично я бледнею от зависти. Особенно хороши французские крепления, они почти что гарантируют от травм. Из-за чего чаще всего случаются травмы? Падая, ты катишься по склону, цепляя лыжами за снег и камни, — вот тебе и вывих, перелом ноги; а на тех креплениях мгновенно срабатывает автоматика, и лыжи отлетают. А двухслойные ботинки, снаружи жесткие, пластиковые, а внутри из специального материала, принимающего форму ноги?
Так что дорогое снаряжение совсем не прихоть, без него нынче хороших результатов не покажешь, лучше в соревнования и не суйся. С таким можно позволить себе и скорость развить, какая раньше и не снилась (сто километров в час на скоростном спуске сегодня и середнячок сделает), и глубокий вираж заложить, и рискнуть на крутом склоне, а ведь вся прелесть горнолыжного спорта — именно в скорости и в риске, в неповторимом ощущении свободного скольжения, когда ты, не задумываясь, вписываешься в повороты, и тело твое, будто запрограммированное, интуитивно выбирает лучший вариант!
— Хорошо идет, — я уже так не сумею, — говорит Надя.
Лихой парнишка — да это же мой Вася Лукин! — обходит одного, второго… сейчас врежется!.. нет, проходит между двумя чайниками, как через ворота!.. поворот прыжком, еще один через бугор — и в низкой стойке несется вниз. Молодец Васек, хотя скорость развил не по чину, свободно мог вылететь на камни. Внизу его приветствуют овацией.
— Видишь? — торжествует Надя. — Пусть здесь встречают по одежке, зато провожают по классу!
Я согласно киваю. Настоящая, подлинная элита Кушкола — это спортсмен, мастерством которого любуются все, будь на нем даже стираный тренировочный костюм и взятые напрокат самые обыкновенные лыжи.
Надя катается и загорает, а мы с ребятами осматриваем шурфы, куда заложен в ящиках аммонит. Детонаторы Осман поставит в последний момент. В три часа дня канатка прекращает работу, склоны опустеют — и прощай, четвертая, до нового снегопада.
К нашему возвращению Лева кладет на стол сводку погоды: синоптики снова обещают циклон, третий раз за неделю, черт бы их побрал, ветродувов! Общее мнение — не верить, тем более что в прогнозе имеется любимое словечко всех синоптиков: «возможен». Чтобы я не передумал, Олег торопливо докладывает, что научное оборудование к спуску четвертой готово. Там, внизу, где при сходе лавины образуется лавинный конус, мы установили стальную мачту с датчиками, которые по замыслу должны фиксировать силу удара лавины. Замысел сам по себе превосходный, но датчики никуда не годятся, и большее доверие я испытываю к гениальному изобретению Олега: к трехдюймовой доске, в которую шляпкой всобачен гвоздь. Лавина бьет по доске, острие гвоздя вонзается в специальную подставку, и в зависимости от глубины, на которую оно вонзилось, определяется сила удара. Изобретение, достойное нашего термоядерного века.
Вместе с Хуссейном, за которым я послал Рому, приходит Измаилов, начальник канатной дороги. Ему нужна бумага, в которой будет написано, что взрывом не повредит опоры и трассы. «Финансовый план! — важно задрав палец, поясняет он. — Я нэ перестраховщик, лавина — твое дело, план — мое дело, пиши бумагу». У меня даже во рту становится противно — так не хочется сочинять эту бумагу. В прошлом году, взрывая четвертую, мы переборщили с аммонитом и изуродовали трассу специального слалома — как раз за неделю до первенства «Буревестника». Ну, к первенству трассу восстановили, но нас долго клеймили и осыпали мусором, и, что хуже всего, Измаилов приказал лавинщиков бесплатно не поднимать — пусть платят деньги. Тогда еще Мурат Хаджиев меня любил и приказ отменил, но предупредил, что в следующий раз…
Морщась и отплевываясь, я сочиняю бумагу, и Измаилов уходит победителем. Совещание открывается. Если наши расчеты правильны, то четвертую сорвет полностью. Однако есть опасение, что от взрыва могут прийти в движение непуганые лавины на западных склонах Актау, где лыжных трасс нет, но внизу могут оказаться дикари-одиночки и ищущие уединения влюбленные из соседних турбаз. Поэтому главная задача — оповещение и контроль, который возлагается на Хуссейна и его абреков. Взрыв назначается на шестнадцать ноль-ноль.
Хуссейн убегает мобилизовывать общественников, и я, дав последние ЦУ, спрашиваю, нет ли вопросов. Слово просит Рома. Тихо и скромно, потупив глаза, он приглашает всех нас отобедать в «Кюне», где у него заказан столик на восемь персон. Считая Васю, нас семеро, но Рома надеется, что Надежда Сергеевна не откажется разделить нашу трапезу, итого восемь. Фраки не обязательны, можно в галошах. Роман извиняется, он спешит, ему нужно нагулять аппетит.
Гвоздь, который кое-что знает, советует, не теряя времени, спуститься вниз, к финишу трассы скоростного спуска. Свой знаменитый кулеш он на всякий случай приготовил (из кухни тянет чем-то паленым), но думает, что это варево пригодится только на ужин. Строя догадки относительно потрясающей платежеспособности Ромы, мы идем к верхней станции. Здесь загорает Надя — на шезлонге для почетных гостей, предоставленном ей по личному распоряжению Хуссейна. Надя хнычет, что пять раз съезжала, страшно устала и ей здесь очень хорошо, но я вытаскиваю из ее сумки зеркальце, и Надя содрогается при виде своего покрасневшего носа. Она мажет нос кремом, быстро одевается, и мы на лыжах спускаемся вниз.
Слева от нижней станции собралась изрядная толпа, в которую затесался весь мой научный персонал. Олег призывно машет палкой:
— Быстрее, чиф!
По трассе скоростного спуска с огромной быстротой летят две фигурки. Одна впереди метров на двадцать, разрыв увеличивается — и с каждым мгновением я все более отчетливо вижу Рому. Эту трассу я знаю, как таблицу умножения, на ней можно дать сто тридцать километров в час — сто двадцать, во всяком случае, я показывал. Не тормози, Рома, иди в низкой стойке по дуге! Молодец! Рома сидит «на горшке» так низко, что колени чуть ли не упираются в плечи — классно идет, ничего не скажешь. Сейчас излом, держись! Прыжок метров на тридцать… приземление на пологий склон… теперь закладывай последний вираж на выкате! Пятерка, Рома, пропахал, как бог, секунд пять привез!