Семена прошлого
Шрифт:
— Мама, ты будешь поражена, когда увидишь… — он замолчал и неловко улыбнулся. — Я прилетал туда каждое лето, чтобы проверить, все ли в порядке, не разрушается ли от запустения и сырости дом. Я распорядился сделать интерьеры такими, какими они были раньше, за исключением моего кабинета. Его я хочу отделать по-современному, установить необходимое мне электронное оборудование… Но ты, конечно, можешь кое-что изменить в обстановке, чтобы в доме стало уютнее.
Уютнее? Да разве в этом доме может быть уютно? Я знала, каково быть запертым в этом доме, проглоченным им и обманутым. Я вздрогнула от стука моих высоких каблуков, раздавшегося под сводом портика вслед за глухим звуком от подошв Криса, когда мы приблизились к черным дверям, украшенным геральдическими щитами. Не знаю, действительно ли Барт настолько уважал своих предков Фоксвортов, что желал сохранить все их аристократические титулы и гербы, или же он просто хотел, чтобы все оставалось, как было когда-то. На каждой из двух черных створок висело по тяжелому медному молотку, а на планке между створками находилась маленькая, почти незаметная Кнопка звонка.
— Я уверен, что этот дом начинен всякими современными приспособлениями, которые просто неприемлемы для подлинно исторического дома в Виргинии, — прошептал Крис.
Вероятно, Крис был прав. Барт обожал всякую старину, но одновременно сходил с ума от всего модернового. Ни одна из электронных новинок не проходила мимо его внимания, он обязательно старался приобрести ее.
Крис полез в карман за ключом, который Барт дал мне перед расставанием в Бостоне. Он улыбнулся мне, вставляя большой медный ключ в замочную скважину. Но прежде, чем он успел повернуть его, дверь сама бесшумно распахнулась.
Я отступила в изумлении.
Крис снова подтолкнул меня вперед, приветливо здороваясь со стариком, который жестами приглашал нас войти.
— Входите, — проговорил старик слабым, но резким голосом, быстро оглядев нас. — Ваш сын звонил и сказал, чтобы я ждал вас. Можно считать, что я здесь за прислугу.
Я смотрела на худого старика, согнувшегося так, будто он карабкался по крутому склону, хотя ноги его стояли на ровном полу. У него были какие-то выцветшие волосы, не седые и не белокурые, светло-голубые водянистые глаза. Впалые щеки и глубоко запавшие глаза придавали ему страдальческий вид — казалось, этот человек перенес много мук за свою жизнь. И еще было в нем что-то… что-то очень знакомое.
Мои ноги налились свинцом и отказывались двигаться. Сильный ветер подхватил широкую юбку моего белого летнего платья, подняв ее чуть не до бедер, когда я, наконец, занесла ногу, чтобы переступить порог восставшего как феникс из огня Фоксворт Холла.
Крис остановился рядом со мной и обнял меня за плечи:
— Доктор Кристофер Шеффилд с женой, — доброжелательно представился он. — А вы?
Сморщенный старик, казалось, неохотно протянул правую руку и пожал сильную загорелую руку Криса. Его тонкие губы сложились в кривую насмешливую улыбку, которую подчеркнул такой же насмешливый изгиб кустистой брови:
— Рад видеть вас, доктор Шеффилд.
Я не могла отвести взгляд от сгорбленного старика с водянистыми голубыми глазами. Эта улыбка, редкие волосы с широкими серебряными прядями, эти глаза с удивительно длинными ресницами… Отец!
Он выглядел, как выглядел бы наш отец, доживи он до таких же лет, как этот старик, и пройди он через все мыслимые и немыслимые в жизни страдания.
Мой отец, мой любимый, дорогой отец, который был отрадой моего детства! Как я была бы счастлива увидеть его когда-нибудь снова.
Крис все еще крепко держал тонкую старческую руку, и старик, наконец, сказал нам, кто он.
— Ваш давно пропавший дядюшка, который якобы погиб в Швейцарских Альпах пятьдесят семь лет тому назад.
ДЖОЭЛ ФОКСВОРТ
Крис поспешил как-то объяснить наше замешательство, так как оно явно отразилось на наших лицах.
— Моя жена потрясена, извините, — вежливо проговорил он. — Ведь ее девичья фамилия Фоксворт… Однако до сих пор она была уверена, что все ее родственники по материнской линии умерли.
Несколько раз на лицо старика, как призрачная тень, набегала кривая усмешка, прежде чем он смог изобразить на нем благочестивую доброту, наклеив ее как этикетку, которая должна была отражать чистоту его помыслов.
— Я понимаю, — слабым голосом произнес «дядя Джоэл», но этот шепот прозвучал как-то неприятно, так слабый ветер иногда пугающе шелестит мертвыми, опавшими листьями.
Глубоко в водянистых голубых глазах старика затаились какие-то темные тени, словно зловещие призраки. Я знала без объяснений, что Крис все припишет моему вновь разыгравшемуся воображению.
Никаких призраков, никаких теней, ничего нет… — пыталась я успокоить себя.
Заставив себя хотя бы на время отбросить все подозрения относительно этого старика, объявившего себя одним из старших, давно умерших братьев моей матери, я с интересом стала оглядывать вестибюль, служивший когда-то и танцевальным залом. Я слышала, что ветер снаружи усилился, а удары грома приблизились и накатывались один на другой — вероятно, гроза проходила прямо над нами.
Я вздохнула, вспомнив тот день, когда мне было двенадцать, и я пристально вглядывалась в дождь, ожидая человека, который иногда танцевал со мной в этом зале. Этот человек был вторым мужем мамы, а позднее стал отцом моего второго сына, Барта.
Я вздохнула, вспомнив, какой я была тогда молодой и искренней, полной надежд, уверенной в том, что мир прекрасен и милостив.
Казалось, меня ничто уже не должно было удивить и поразить, как ребенка, после того, как мы с Крисом повидали свет, побывали в Европе и в Азии, в Египте и Индии. Однако этот зал поразил меня своей изысканностью, как тогда, в мои двенадцать лет.
Да, приходится признать, что он снова поразил меня! Я разглядывала его с каким-то благоговейным страхом, который возник во мне помимо моего желания, странное чувство охватило меня, сердце мое учащенно забилось, кровь зашумела в ушах, стало жарко. Я увидела три люстры из хрусталя и золота. Они были огромны: около пятнадцати футов в диаметре, в каждой семь ярусов свечей, свечи были настоящие. А сколько раньше в них было ярусов? Пять? Три? Я не могла вспомнить. Я увидела огромные зеркала в позолоченных рамах, в них отражалась изысканная мебель в стиле Людовика XIV, расставленная вдоль стен зала для того, чтобы те, кто не танцует, могли посидеть, поговорить и понаблюдать за танцующими.
Вещи не могут помнить и ждать, так не должно быть! Но почему же этот восстановленный Фоксворт Холл поразил меня даже больше, чем прежний?
Потом я еще кое-что увидела — то, чего я никак не ожидала увидеть.
Две закругленных лестницы спускались слева и справа на обширное пространство мраморного пола, выложенного красными и белыми плитами, как шахматная доска. Неужели это те самые лестницы? Отремонтированные, но те же? Разве я не своими глазами видела огонь, пожиравший Фоксворт Холл и оставивший от него одни угли и дым? Все восемь каминов были налицо, как и мраморные лестницы. Причудливо изогнутые решетки перил и поручни из палисандрового дерева должны были сгореть, но они были на месте. Я проглотила жесткий комок, застрявший в горле. Я бы не хотела, чтобы дом был совсем новым, чтобы все в нем было новым, и ничего не осталось от старого.