Семерка
Шрифт:
— Он, что, хотел сменить фамилию на Вольский?
— Вообще-то даже и нет. Он подкупил солтыса[125] и кого еще нужно, людям отсыпал бабла, чтобы не цеплялись, и сделал так, что поменяли название всей деревне. Теперь она стала зваться Лыцоры.
— О, точняк. Семерка проходит[126] через Лыцоры! Вот, хохма!
— Ага, — покачал головой Ардиан. — Но вредитель ужасный. Вешает такие вот огромные тряпки, вот, гляди, к примеру, рекламы тех самых автомобильных салонов, вот, я здесь распечатал фотку. Глянь, тряпка на весь фасад в центре самого этого Ксёнжа. Старопольский Укрепленный Замчище — это крупнейшее его чудо, но ты погляди, как выглядят остальные его предприятия, одни только логотипы его магазинов «Мешко», ну вот, глянь…
Да, ты просто обязан был согласиться с тем, что выглядело все не самым лучшим образом, буквы были взяты чуть ли не из детских раскрасок, а сам Мешко походил на усатого медведя. Фирменным цветом фирмы «Мешко» был вырвиглазный розовый, следовательно, фасады домов, где располагались «Мешки», красились исключительно этой краской. То есть — не все фасады, а только те их фрагменты, в которых размещался магазин. Какого черта Лыцору красить другим, пущай сами красятся, капитализм у нас или нет?
— А помимо того, что любопытно, у мужика имеется, гы-гы, отряд збуйцержов[127].
— Кого? Збуйцержов?
— Збуйцержов.
— Каких еще збуйцержов?
— Кайко и Кокоша[128] читал?
— Ясен перец!
— Так вот у него тоже есть збуйцержы.
— Погоди, погоди, как это — у него есть отряд збуйцержов, — весь этот Адриан в бриджах и шотландских чулках начинал тебя доставать все сильнее и сильнее. — Как Гегемон?
— Ну да, — меланхолично ответил тот, пересматривая распечатанные листки. — Вот, — вручил он тебе один из них.
Эта была распечатка с официальной Интернет-страницы Старопольского Укрепленного Замчища, с закладки под наименованием «збуйцерже» staroposkiezamczyskowarowne.pl/zbojcerze. На фотографии стоял тип, который просто обязан был быть Иеронимом Лыцаром: усатый, это понятно, но благородной усатостью, голова подбрита, взявшийся руками под бока, в прилично скроенном костюме, и вообще, как-то очень даже похожий, даже удивительно похожий на актера Цезария Жака. А вокруг него стояли, чего уж тут поделать, збуйцержи: несколько рослых мужиков в блестящих, рогатых шлемах на головах и в чем-то вроде туник с черной вертикальной полосой, проходящей по туловищу. К черным, широким поясам с круглыми пряжками были прикреплены дубинки, точно такие, что были у милиции времен ПНР.
Считаю, что раз похожий на Цезария Жака пан Иероним Лыцор занимает столько места в книге, необходимо поместить его портрет (в роли из телефильма «Ранчо Вильковые»). А вот фотки с «сарматскими» усами не нашлось — Прим. перевод.
Внизу была подпись:
«Мои деды были раубриттерами, — со смехом говорит Пан Ирек, — вот и у меня имеются свои раубриттеры, только намного сильнее внедренные в польской культуре и традиции. Но вам, господа, нечего беспокоиться, мои збуйцержи вас не ограбят, всего лишь окружат опекой официантов в моем ресторане. Ну разве что у некоторых прекрасных дам украдут сердца, ха-ха-ха».
— Так эти збуйцержи — это всего лишь официанты.
— Тогда на кой ляд им эти дубинки? — спросил то ли Удай, то ли Кусай.
— Так, — объявила Швитеж, — подъезжаем. Надевайте маски и берите пейнтболы. Так, Павел, бери камеру, все снимай, о'кей?
— О'кей. Давайте камеру.
Ты почувствовал какой-то странный прилив энтузиазма и энергии. Зеленый эликсир, — подумал ты, — веджминский энерджайзер. Нужно запомнить.
* * *
Короче, в Ксёнж Вельки Швитеж ворвалась на сотне километров в час. Окна микроавтобуса были раскрыты. Из закрепленного на крыше динамика орала музыка: Die, Die, My Darling группы The Misfits[129].
— Die, die, die, my darling, — вопил из громкоговорителя Гленн Данциг, упакованный гном. — Just shoot your pretty eyes! I'll be seeing you again! I'll be seeing you — in hell!
Удай, Кусай и Ардиан, с пейнтбольными карабинами в руках, стреляли, не переставая. В вывески и в рекламы, рекламные растяжки, в дома с сайдингом, в штукатурку канареечного цвета, во всю ту теоретическую красоту, в будки из волнистой жести. Не всегда, правда, попадали, хотя Швитеж крепко и притормозила, хотя все так же ехала агрессивно, по тротуару, объезжая медлительных водителей. Сила революции не в точности, лес рубят — щепки летят; нельзя сделать яичницы, не разбив яиц. Алонз анфан[130]! Перепуганные и взбешенные водилы врубили свои клаксоны.
— Come cryin' to me now, babe, your future is an oblong box! Come crying to me, oh babe! — рычал Данциг.
Люди на улице застыли в онемении, некоторые прижимались к стенам домов, подняв руки над головой. Никто просто понятия не имел, что творится. Дрожащими руками вытаскивали они сотовые телефоны.
— Ииииийаааах! — орал Ардиан.
— Не валяй дурака! — вопила Швитеж, резко нажав на тормоз. — Глядите! Магазин «Мешко»!
Кусай (а может и Удай) открыл сдвижные двери ныски. Вы выскочили из машины и заскочили в магазин «Мешко». И действительно, красивым он не был, впрочем, это и так был один из тех, что ты видел на снимке. Тебе показалось, что Швитеж останется в микроавтобусе, чтобы, в случае чего, сразу и смыться, только где там! Ей тоже хотелось пострелять. Ардиан в своих бриджах выглядел так, будто бы снимался во «Времени чести»[131]. Несколько пулек пошло в вывеску, остальные в оконное стекло. Ардиан с ходу врезал ногой по стоящей перед входом мусорной корзине в форме медведя, держащего бочку меда. Вторым ударом ноги он хотел открыть входную дверь, но стекло в ней треснуло. Тогда он еще раз влепил ногой по широкой раме, закрашенной в серый цвет. На застывших потеках краски отпечаталась фактура подошвы. А у тебя, Павел, зрение сделалось необычно резким, все чувства возбудились, словно в замедленном кино ты видел, как Ардиан с криком залетает в магазин, как вопит: «еврибади даун»[132], и как пуляет из пейнтбольного карабина по консервным банкам, по рекламным плакатам чипсов, по календарю пожарников, как краска разбрызгивается по кофейно-голубым стенам, как шарики с краской бьют в пленку упаковки тетрапака туалетной бумаги, как они бьют в пластик емкости с жидкостью для мытья посуды, как разлетаются во все стороны любовно уложенные губочки и тряпочки, как они рвут бумагу и заливают краской экземпляры «Газеты Выборчей», «Недзельнего Гоща», «Ржечпосполиты» и «Нашего Дзенника» на стойках с прессой, как сбивают с полок бигус в банках, фасоль по-бретонски, фасоль без колбасы, фрикадельки в соусе из шампиньонов, как летают по магазину пластиковые упаковочки паштета из домашней птицы, как перепуганная продавщица молитвенно складывает руки, а потом исчезает за стойкой, как будто бы кто-то подрезал ей ноги.
А потом Удай с Кусаем вытащили из-под-пуловеров пистолеты, реконструкции довоенных «висов»[133] и стали хренячить в то, что еще оставалось на полках, оставляя дымящиеся дыры в стенках.
— Это что еще такое?! — пыталась переорать грохот Швитеж. — Мы не договаривалась, что будет серьезное оружие!
— А бросать коктейли Молотова в дом — разве это не серьезно? — повернулся к ней кто-то из близнецов, после чего схватил второго близнеца за плечо. — Ну да ладно, хватит! Пошли уже!
* * *
Вы выскочили из магазина, вскочили в микроавтобус, Швитеж рванула с места.
— Что вы, курва, с дуба съехали!? — орал Ардиан на Кусая с Удаем. — Должны были быть только пейнтбольные шарики, никаких настоящих пуль!
— А мы на «тигры» с висами ходили, — запел, допустим, Удай.
— Мы, варшавяне, парни удалые, — допел, скажем, Кусай.
— Будь настороже и бей фрица по роже, — запели они уже вместе.
— Die, die, die, my darling, — запел Гленн Данциг.