Семеро с планеты Коламба (сборник)
Шрифт:
Улыбку на лице выдумщика шаман увидел в тот же день. Дум, видимо, хотел заразить ею все племя. Он подходил то к одному, то к другому и, разговаривая, улыбался во весь рот.
Кто смотрел на него с недоумением, кто пробовал оскалить зубы так же, как Дум. Не у каждого это получалось…
— Э-эй! — крикнул изобретателю шаман, стоящий у входа в свою пещеру. — Ты что делаешь?
Дум подошел к Шито-Крыто. Рот его при этом был до ушей.
— Я улыбаюсь, — сказал он.
— А кто тебе разрешил? — Шаман прикрыл и без того скрытые космами глаза рукой, чтобы не видеть Улыбки Дума. Она действовала на него странным образом: Шито-Крыто хотелось, глядя на выдумщика, тоже улыбнуться, и он еле-еле сдерживался.
— Разрешил? Эта Улыбка — моя собственная. Я ее ни у кого не украл. Наоборот, я ее дарю направо и налево! Скоро все будут улыбаться!
— Ах вот оно как! — зашипел, чтобы не слышали другие, шаман. — Да знаешь ли ты, что такое Улыбка? Ну-ка пойдем со мной! — Он схватил Дума за руку и потащил в пещеру Вождя.
— О великий из великих! — Шаман швырнул выдумщика к ногам Сокрушая, сидевшего на толстой медвежьей шкуре. — Нам мало бед, что грозят сверху, снизу, со стороны Восхода Солнца и со стороны Захода, а также с двух других, не имеющих пока названия, — так вот — появилась еще одна, грозящая нам изнутри!
— Нельзя ли попроще? — рявкнул Вождь. Он был самый высокий и самый широкоплечий в племени, самый мускулистый, и все сложные вопросы решал быстро и круто.
— Хорошо, — сказал Шито-Крыто. — Чем поддерживает великий из великих порядок в своем племени?
— Вот этим, понятно! — Вождь взял дубинку, лежащую рядом.
— А как разговаривает великий с чуждым племенем, неизвестно ради чего пришедшим к нашим границам?
— Конечно, только так! — Сокрушай свирепо оскалил зубы, зарычал и взмахнул дубинкой.
— А что если Вождь Внуков Горы выйдет навстречу чужакам и сделает вот так? — и шаман с трудом — это ведь было для него впервые — изобразил на своей физиономии Улыбку.
Сокрушай выпучил глаза и даже откачнулся к стене — такого на лице человека он никогда не видел!
— Что с тобой, Шито-Крыто? — спросил он. — Что за странную рожу ты скорчил?
— Эта, как ты справедливо сказал, странная рожа — очередное изобретение Дума. Он называет ее Улыбкой и считает, что скоро все-все будут друг другу улыбаться, а значит, и ты, и я!
— С какой это стати, — зарычал Вождь, — я буду кому-то, будь это свой или чужой, улыбаться, вместо того чтобы сразу нагнать на него страху? Разве не страх — условие порядка и мира? Так вот чем ты занимаешься, Дум! Изобретаешь Улыбку!.. Да знаешь ли ты, что это предательство и измена?..
Не сказав всех слов, какие хотел, рассвирепевший от Думова поступка Сокрушай вскочил, оскалился, лязгнул зубами и начал, рыча, метаться по пещере, размахивая дубинкой. Съездив Дума по макушке, он потоптал его ногами (не до смерти) и приказал шаману, чтобы тот закончил за него его речь — у него просто не хватает сейчас слов от ярости — и разъяснил бы изобретателю, в чем вред его новации и преступность замысла.
— Дум, — начал Шито-Крыто, — ничто так не подрывает авторитет первобытного человека, как Улыбка!
— Вот-вот, — кивнул Вождь, все еще не выпуская из рук дубины, — ты попал в самую точку, Шито-Крыто: подрывает авторитет!
— Вспомни, Дум, — продолжил шаман, — сколько неразумных голов было проломлено, прежде чем Вождь стал тем, кем ему предназначено было стать самим Духом Горы Тарарамом.
Дум, стоящий на четвереньках, потряс ушибленной головой.
— Вспомнил? А теперь вообрази, что великий Сокрушай, представ перед своим народом, возьмет да и разулыбается! Знаешь, что произойдет? Я думаю, земной диск треснет, и мы все очутимся в Бездне. Ведь каждый, увидев, как растягивается до ушей — непонятно для чего! — грозный рот Вождя, подумает, что с ним что-то не то: либо он заболел, либо сошел с ума. В Улыбке, Дум, народ узрит слабость, неуверенность Предводителя в своих силах! И скажи мне, Дум, вот что: если раньше кто-то, слушая Вождя, не соглашался с ним, что он делал? Да, правильно: неслух поднимал руки, потрясал ими и вопил дурным голосом, — так он сообщал о своем несогласии с Вождем. А как поступал с ним наш Глава? И это ты знаешь, Дум. Он подзывал несогласного поближе, поднимал дубинку и…
— Блямц! — подал голос с медвежьей шкуры Сокрушай.
— Именно так и было — блямц! И ты этому свидетель, Дум, не правда, ли? А теперь скажи мне, что будет, когда среди народа распространится твоя Улыбка? Не знаешь? Я открою тебе глаза, Дум. Своевольник не станет больше размахивать руками, выдавая себя. Он… Да, да, Дум, он улыбнется или, что еще хуже, ухмыльнется! Ухмылка же, неслышная, как змея, проскользнет по его лицу, и никто ее не заметит. Ибо Ухмылка, о неосмотрительный Дум, это и есть след змеи на лице человека! Ослушник остается невыявленным, с целой головой, в которой, как пчелы в дупле, будут роиться предательские мысли. И может так случиться, что, слушая Вождя или меня, ухмыльнется кто-нибудь еще. Эти двое увидят улыбки друг друга — и вот они уже сообщники! И уже готов заговор! Видишь, Дум, какую угрозу таит в себе Улыбка, какого врага ты нам подпускаешь!
— Шито-Крыто, ты молодец! — похвалил Вождь. — Прямо читаешь мои мысли! А теперь придумай ему наказание, — распорядился Сокрушай, — потому что я немного утомился, размышляя о вредоносности Думова изобретения. Самое трудное — это заглядывать вперед, но я с этим справился. Я знаю, что может принести нам такая, казалось бы, невинная вещь, как… как я назвал вариант Улыбки?
— Ухмылка, о великий.
— Да, Ухмылка. Ну и пакость же это, должно быть! За это, так сказать, изобретение, Дум, полагается разнести твою голову на мелкие кусочки. Но, может быть, Шито придумает другое? Надо хорошенько устрашить всех, чтобы никому не захотелось пустить змею на свое лицо.
— Дело об Улыбке, о Вождь, нужно оставить между нами. Его нельзя обнародовать. Улыбка, как я убедился, заразительна или, если сказать проще, заразна. Она немедленно прилипает к лицу того, кто ее увидел у другого. Поэтому пусть люди не знают об Улыбке как можно дольше. Суровые времена, суровые слова, суровые лица — вот наш девиз.
— А как же мы накажем Дума?
Дум, потирая ушибленную голову, смотрел то на одного говорящего, то на другого.
Шаман запустил руки в космы.
— Бабай меня забери, что-то я ничего оригинального не могу придумать! В голову лезет самое невинное: повесить, утопить, сжечь на костре…
— Шито-Крыто, — подал голос Дум, — помнишь, ты грозился услать меня к Краю Земли? По-моему, нет кары страшнее. У меня волосы поднялись дыбом, когда я об этом услышал впервые. Я осознал свою громадную вину и считаю: единственное, что мне остается после Улыбки, — это заглянуть в Бездну! Упасть в нее и, как ты говорил — помнишь? — бесконечно долго летя, превратиться в подобие сухого листа.
Шито-Крыто подозрительно посмотрел на Дума.
— Ну да, — сказал он, — мы тебя пошлем туда, а ты через неделю-другую вернешься!