Семеро Тайных
Шрифт:
— Я отыщу его и под землей. А не отыщу, приду за тобой.
— Но что я... — пролепетал Сладоцвет, он снова рухнул в пучину отчаяния. — Меня за что, могучий?
— За сговор, — процедил Олег ненавидяще. — Старый седобородый козел!.. Да, я привык в Лесу чтить стариков, но не все старики заслуживают почтения. Ты и другие... вы кучка драчливых детей, что деретесь... не понимая, что есть нечто выше, чем та мелочь, ради которой бьетесь!
Сладоцвет пробормотал осторожно:
— Но чтобы понять, надо прожить долго, очень долго.
Олег закричал зло:
— А я не могу и не буду ждать! Мне уже двадцать весен... да нет, больше, а что я умею? И ничего не сделал!.. Так и тридцать когда-нибудь стукнет, совсем старость, а я буду ходить и просить, чтобы разрешили пошевелить хоть пальцем!..
Сладоцвет с великим изумлением понял, что этот разъяренный гигант выше его ростом не на версту, а разве что на полголовы, а годами совсем ребенок. Что еще скажет, когда исполнятся те самые немыслимо далекие тридцать лет... А на голове вовсе не жаркий огонь, а удивительно красные волосы!
Но из глаз в самом деле идет колдовской свет, ибо самые могучие колдуны бывают как раз с зелеными глазами, к умению прибавляется еще и врожденное, как умелому воину нужно еще и крепкое сложение, что зависит не столько от него, как от его отцов-прадедов.
Когда этот странный чародей повернулся, Сладо-цвет смотрел вслед со страхом, как на зверя или женщину, ибо от тех и других не знаешь, чего ждать, ни те, ни другие не слушают разума... у них его просто нет, ведомы низменными чувствами...
На поверхности Олег затянул потуже поясной ремень. Пришлось проткнуть еще дырку. Постоянный голод терзает внутренности, как волк по весне, что готов глодать даже кору с деревьев. Руки стали тоньше, браслеты болтаются, как после долгой хворобы.
С ним что-то происходит, каждая жилка трясется, в тело вливаются неведомые силы, он смутно ощущал их мощь, хотелось то плакать, то визжать по-детски, без причины наворачивались слезы, уже потерял всякую скорлупу, душа настолько голая, чувствительная... что будет чудом, если через пару дней не рухнет от истощения.
Раздражение, что терзало последние дни, наконец-то прорвалось. Если не получается уговорить, то остается либо отступить, как вообще-то надо сделать, либо тупо переть вперед, как сделал бы, скажем, Мрак. Но именно Мрак их вел, с ним все получалось, в то время как его мудрость часто заводила в топь...
Переводя дух, он на всякий случай почистил ножны обоих швыряльных ножей. Он привык, что из ножен выходят с легкостью, но еще когда пробирался через лес, набилось чешуек коры, сухих листьев, и в нужный момент может потерять то мгновение, в какое оценивается жизнь человека, будь он даже трижды магом.
Он тупо уставился на быстро приближающийся смерч. Не сразу сообразил, что это он вызвал, а если не он, то это горячее сердце подмяло под себя мозги и возопило о крови и сладком отмщении за Колоксая, за свое унижение, за насмешки!
Кольцо серых гор увидел уже сквозь бешено вращающиеся стенки вихря. Тот несся расширяющейся воронкой, круглые стены сходились в узкую щель, где страшно выла пугающая чернота, и когда среди искаженных вершин показались те, что напомнили кольцо, он решился на глупость, которая могла разом покончить со всеми его планами. Собрал всю волю, закрыл глаза, представил кольцо гор яснее, чем видел сквозь стенки вихря, послал Слово Разрушения.
Из груди вырвало сердце, он закричал от боли, его понесло вниз. Стенки стали мутными, расплылись розовым. Он знал, что это кровь хлещет из носа, изо рта, может быть, даже из ушей, потому что слышит только страшный грохот в голове...
Внизу горы рушились, очень медленно взвились тучи снега, похожие на облака. Его несло высоко, и, оглянувшись, успел увидеть, что вместо кольца высоких гор медленно двигается серая масса, похожая на плывущую грязь.
Дальше в глазах померкло, он страшным усилием воли удерживал сознание, иначе вывалится из вихря... а чтобы убиться с такой высоты, как говорил Мрак, вовсе не надо пяти верст, хватит и четырех...
В окна светили сто тысяч солнц, но в помещении оставался полумрак, и когда там повисла слабо светящаяся точка, Россоха сразу насторожился.
Держа защитные заклятия наготове, он отступил в дальний угол, ждал. Серые точки разрослись до пятен, медленно сдвинулись, начали натыкаться друг на друга, сливаясь в пятна побольше, начали светиться.
Он с нарастающим раздражением смотрел, как в полутьме выступило человеческое лицо, бросил неприязненно:
— Достаточно!.. Ты же знаешь, что есть для меня яркий свет!
Толстые губы неизвестного медленно шевельнулись, шепот донесся как сквозь стену, но отчетливо:
— Крот и то видит больше...
Россоха вскинул руки, стиснул кулаки, и свет начал меркнуть. Лицо отступало в тень, размывалось, он прошипел с ненавистью:
— Никогда больше не вторгайся ко мне! Иначе я отучу, сам слепец, никогда больше не раскроешь глаз!
На стене остались серые пятна, что измельчались, тускнели, стена быстро возвращалась к черноте. Уже из самой глубины камня донесся слабый вскрик:
— Погоди!.. Это очень важно!
— Проваливай.
Стена стала совсем черной, только одно пятно в середине сопротивлялось. На его краях вспыхивали лиловые искры. Издалека донесся затихающий глас:
— Опасно... гибель...
Россоха разжал пальцы, сказал сухо:
— Говори, но быстро. А рожу твою грибью видеть не желаю.
Пятно подергалось, пыталось расползтись, но заклятия черноты держали крепко. С хмурым злорадством наблюдал, как пятно наконец перестало дергаться, застыло, как раздавленная сапогом жаба. Донесся сладкий приятный голос, чересчур мягкий для мужчины, Россоха понял, что с ним пытается говорить та безобразно растолстевшая копна с грибьим именем: