Семейное дело
Шрифт:
Глава 9 Близнецы Скворцовы принимают соболезнования
Наступило первое после похорон Николая Скворцова утро, когда его дети вернулись к повседневным занятиям. Таня и Родик пошли в школу, Кирилл и Ростислав — в институт. Утро стояло ненастное, неуютное, и солнечный свет (рассветает сейчас рано) скрывался за тучами, из которых — снова-здорово! — полетел мелкий колкий снег. Весна, называется! Хмурым и ненастным был также устремленный на младших Скворцовых материнский взгляд. «Надень шарфик», — требовала Нинель Петровна от Тани, и кончилось тем, что мать собственноручно обмотала вокруг шеи дочери этот самый шарф, огромный, плотный и ворсистый, как половина пледа. Против обыкновения, Таня стерпела шарф, не стала, как бывало раньше, капризничать: «Отстань, мам, не хочу, такого сейчас не носят, он кусучий!» Дети были сегодня необычно молчаливыми. Все отдавали себе отчет в том, что мама страдает из-за смерти отца,
До станции «Юго-Западная» от их благоустроенной, почти в центре Москвы, квартиры ехать было далековато, зато без пересадок, по прямой. Близнецы одолевали этот накатанный путь без особых эмоций. Разговаривать их как-то не тянуло: обо всем, что было действительно важно, они уже поговорили при подготовке к похоронам. Без взрослых, без лишних свидетелей — но где же найдутся свидетели, способные разобрать их близнецовский код? Со стороны посмотреть, они дремали на одном боковом сиденье, бок о бок — два совершенно одинаковых парня. Одинаково вздернутые носы, одинаковые темные длинные ресницы, одинаково выбиваются из-под модных вязаных шапочек темно-русые кудри, какими мог похвастаться в молодости их покойный отец. Шапочки, кстати, тоже были одинаковыми. Как и обувь, и брюки, и куртки. Доверяя психологам, уверяющим, что близнецам лучше поскорее дать понять, что они — самостоятельные личности, отдельные друг от друга, супруги Скворцовы назвали своих старших сыновей именами с разным звучанием и на протяжении детских лет одевали их по-разному, стараясь не подчеркивать схожесть. К счастью для Скворцовых, близнецы пошли в школу, когда обязательная форма была отменена: вот потрудилась бы мать, перешивая ее так, чтобы форменные синие брючки и пиджачок Кирюши отличались от точно таких же у Ростика! Родительские усилия пропали даром: как только у близнецов завелись свои деньги, они тотчас осуществили давнюю мечту и стали одеваться одинаково — словом, как близнецы. Конечно, на такую одежду родители никогда бы денег не дали: принципы есть принципы! А в последнее время отец строго лимитировал расходы старших сыновей… Но Кирилл и Ростислав у него разрешения не спрашивали. У них есть свои деньги, ими заработанные, которые они вправе тратить, как хотят. А своего сходства они не стыдились. Скорее, гордились им. Да, они всегда чувствовали себя одной личностью, разделенной надвое, двумя полушариями одного мозга, двумя половинками одного ореха. И плевать на психологов.
Несмотря на то что утренний вагон метро был, как всегда, набит под завязку, а степень нервности народа, едущего на работу, превышала сто процентов, близнецам спокойно позволяли дремать. Их даже не особенно теснили, старались не наступать им на длинные ноги. Двое одинаковых парней будили в зачерствевших душой, ко всему привычных людях удивление, смешанное с нежностью. Изредка — не чаще раза в месяц — какой-нибудь ветеран или какая-нибудь пенсионерка прерывали их безмятежную дрему.
— Молодые, здоровые, а прикинулись, будто спят! А ну уступите место сейчас же!
Однако ветераны и пенсионеры, как правило, не ездят в метро по утрам.
По выходе из метро было ветрено, но снег прекратился. По серому обледенелому пространству среди ноздреватых почернелых сугробов метались люди, подкарауливая маршрутки и автобусы. Братья Скворцовы без особых усилий вскочили в маршрутное такси, идущее до улицы Миклухо-Маклая, опередив возмущенно завопивших конкурентов. Час пик — не место для вежливости.
— People jam, — шепнул Кирилл брату, и Ростик понимающе кивнул. Если «traffik jam» — «варенье из транспорта» — по-английски означает пробку на дороге, то наблюдаемую ситуацию можно было, по аналогии, характеризовать как «варенье из людей». Близнецы лишних слов не тратили. Зачем разглагольствовать, когда и так понятно?
Ростиславу пришла в голову другая мысль: почему бы не купить машину? Еще полгода работы, так, чтоб особенно не напрягаться, и они смогут себе это позволить. Приятель, который летом побывал во Владивостоке, рассказывал, что там существует огромный рынок дешевых иномарок. Не сгонять ли во Владик? Туда — самолетом, обратно — на новеньком, скажем, «ниссане». Ради впечатлений останавливаться в каждом населенном пункте, рисовать на подвернувшихся кстати заборах свой тэг… Эта мысль так понравилась Ростику, что он решил поделиться ею с братом. Попозже. Не в маршрутке же! В утренней маршрутке за осуществимую мечту о персональном транспорте могут и морду набить. Даже две морды. Не посмотрят, что близнецы.
А все-таки отрадно ехать в маршрутном такси, чувствуя со всех сторон напор тел, облаченных в потертые пальто и вылинявшие куртки, и сознавая, что в любой момент можешь сменить образ жизни, предполагающий ежедневные поездки в переполненных маршрутках, на другой, бесконечно более привлекательный! Ради одного этого маршрутку можно потерпеть. Еще потерпеть…
Учебные корпуса на улице Миклухо-Маклая в Москве называют по-разному: «лумумбарий», «обезьянник»… Есть и такие, с позволения сказать, имена, которые напечатать уж никак не получится. Братья Кирилл и Ростислав Скворцовы не признавали этих плоских шуточек и звали место, где они получали высшее образование, попросту «университет». А когда закончат, будут называть «альма матер» или как-нибудь еще — тоже без плоских шуточек и подначек, а с полным уважением. Университет имени Патриса Лумумбы близнецам нравился, и учились они на «отлично» и «хорошо», чему не мешало даже увлечение граффити и подвернувшаяся в последнее время работа. И студенты, и преподаватели относились к ним неплохо.
Сегодня они приехали рано — аудитория была еще пуста. Только староста группы, как всегда, пришла еще раньше их и зубрила учебник в свете одинокой люминесцентной лампы. Обычно те, кто сидит над учебниками с утра до ночи, не пользуются всеобщей любовью, но Сания Алиева была такой миловидной и компанейской девчонкой, что ей охотно прощали и рвение в должности старосты, и вечно раскрытый учебник у нее на коленях. Ростик первым заметил, что Сания похожа на принцессу Юки из старого, черно-белого японского фильма. Ее густые, до пояса, волосы, скромно стянутые резинкой в «конский хвост», приметно выступающая под свитером аккуратная грудь и темно-алые, с коричневым оттенком, губы вызывали горячечное томление и внушали беспокойство: как же с этим быть? Близнецы до сих пор оставались девственниками: не из-за строгого воспитания в семье (в вопросах пола родители Скворцовы как раз были весьма либеральны), а потому, что мешала их одинаковость. Так выходило, что если они влюблялись, то — одновременно и в одну и ту же девушку. Дальше вставала дилемма: либо вдвоем обладать одной и той же подругой (на что она вряд ли согласилась бы), либо один из них выходит победителем, в то время как другой остается не у дел (а это грозило разрывом братских уз). Оставалось ждать и терзаться. Кирилл уже пришел к выводу, что им, чтобы не засидеться в девственниках до старости, начало мужскому опыту следует положить с какой-нибудь совершенно индифферентной особой, но все не решался поделиться своим выводом с Ростиславом. Были и у близнецов кое-какие крохотные секреты друг от друга.
При виде вошедших в аудиторию Скворцовых Сания подскочила, как перед строгим преподавателем. Новенький учебник, прошелестев страницами, туго закрылся с легким стуком.
— Ой, Кирюша… Ростик… — певуче запричитала Сания. — Мы все знаем, мы так сочувствуем вам и вашей маме! Это такое горе, такое горе!
Принцесса Юки в фильме часто гневалась, но при этом обладала добрым, чувствительным сердцем. Как и подобает истинной принцессе.
Кирилл и Ростислав приняли соболезнования, принесенные старостой от лица всей группы (у нее вошло в привычку делать все, что угодно, от лица группы), и одновременно, на уровне телепатии, подумали, что за все время от выхода из дома до вот этих самых соболезнований даже не вспомнили об отце. Несмотря на то что отношения между отцом и старшими сыновьями в последнее время натянулись как струна, осиротевшие братья испытали угрызения совести. Сейчас, когда папы не стало, все прежние ссоры и раздоры смотрелись досадными мелочами. Вопреки этим шероховатостям Кирилл и Ростислав сознавали, что у них был замечательный отец. Они должны по нему горевать…
Но им отчего-то не горевалось. Область души, ведающая скорбью, находилась точно в глубоком сне. Что же это — неужели они такие бесчувственные? Или горе настолько велико, что для его осознания должно пройти время? Так огромное темное здание не позволяет обозреть себя изблизи: чтобы оценить его размеры и архитектуру, следует отступить на несколько шагов…
В аудиторию шумно ввалились одногруппники, все разом — должно быть, вместе вышли из общежития. С близнецами здоровались каждый по-своему: кто, по привычке, бодро, кто — приглушенно, пытаясь соответствовать тяготеющему сегодня над группой траурному флеру. Скворцовым уже стало не по себе: что же это, с ними и дальше будут обращаться, точно с больными? Чтобы избежать неприятных расспросов и новых порций соболезнований, они заняли привычные места во втором ряду и открыли учебник — один на двоих, разумеется, — пытаясь заслониться этим ненадежным предметом.
— Добрый день, братья.
Не требовалось отрывать глаза от страницы, чтобы определить, что с ними говорит Абу Салех. Мягкий глубокий баритон и полное отсутствие акцента — если не видеть, то и не догадаешься, что обладатель этого правильного выговора кофейно-смугл и с миндалевидными черными глазами. При первом знакомстве Ростислав спросил: «По-арабски ведь „Абу Салех“ значит „отец Салеха“? А разве ты уже стал кому-то отцом?» — «У меня в Палестине шестеро детей», — наклонил странную и красивую, как у древнего египтянина, голову Абу Салех. Близнецы поразились: когда успел? Оказалось, ему двадцать семь лет… А на вид больше двадцати не дашь.