Семейное Рождество
Шрифт:
— Я был здесь рано утром, — сказал он, чувствуя как в груди поднимается волна гнева. Зачем она вышла за него замуж, если так презирает? Хотя ответ на этот вопрос был вполне очевиден. Конечно, это был не ее выбор. — Няня меняла ему пеленки, и он был сильно не в духе, хотя она уверила меня, что он вряд ли хотел есть. Я держал его на руках в течение получаса. — Он держал своего крошечного сына на руках, прижимая его к плечу и ощущая невероятную нежность. — Он на несколько минут практически оглушил меня на правое ухо, но в конце концов нашел утешение в
Уже не в первый раз Эдвин задавался вопросом — как будет расти его сын. Станет ли он также презирать отца и стыдится его происхождения?
— Я не знала этого, — заметила его жена. — Няня мне ничего не сказала.
— Полагаю, — произнес он, — вы не хотите пойти с нами на улицу?
— Собирать ветки? И играть в снежки? — Она казалась потрясенной.
— Нет. — Он быстро кивнул и повернулся к двери. — Думаю, нет. Мы, скорее всего, опоздаем на обед. Вы могли бы приказать подать его на час позже. — Если ее мать допустит, конечно, нарушение устоявшего порядка в доме.
Он был уже возле двери внешней детской — безлюдной этим утром, — когда ее голос остановил его. Она вышла из спальни Джереми и закрыла за собой дверь.
— Мистер Чэмберс, — начала она, и это формальное обращение усилило его раздражение, однако он вежливо повернулся к ней. — Вы хотите, чтобы я пошла с вами?
Она выглядела как-то по-другому: менее спокойной, не такой уверенной в себе. В ее глазах застыла какая-то тоска. Она выглядела юной, и он вспомнил, что она действительно была очень молодой. Ей было восемнадцать, когда они поженились — на пять лет меньше, чем ему.
Он подавил свой первый порыв сказать, что она должна поступить так, как хочет сама.
— Да, — выпалил он. И это была правда. Он по-прежнему был абсурдно, по уши влюблен в нее, как и тогда, когда впервые увидел. И если она все еще презирала его из-за его происхождения и за то, что он позволил отцу купить ее для него из-за ее высокого положения в обществе, что ж, так тому и быть. Но он приехал сюда, чтобы посмотреть, можно ли как-нибудь исправить их брак, пока их раздельное проживание не затянулось настолько, что уже ничего нельзя будет сделать.
— В таком случае, — сказала она, и ее холодность вновь вернулась, — я пойду переоденусь. Нет необходимости меня ждать.
Неужели тоска в ее глазах ему привиделась? И она идет просто потому, что он попросил ее? Просто потому, что должна повиноваться мужу? Не будет ли она несчастна, гуляя в снегу на морозе? Не испортит ли прогулку всем остальным?
— Мы будем ждать вас снаружи, — сказал он.
Снег все еще шел. Крупные хлопья, кружась, опускались с тяжелого серого неба. Ступеньки перед домом недавно подметали, но они уже вновь были припорошены. Элизабет вышла на крыльцо и почувствовала себя так, словно вступает в незнакомый, зачарованный мир.
Для нее снег всегда означал, что она будет сидеть дома. На нем можно было поскользнуться и сломать ногу. Хуже того, через него нужно было пробираться, теряя достоинство, особенно если неуклюже упадешь. Гулять по снегу, кататься на санях, лепить снеговика, расчищать водоем или озеро, чтобы можно было покататься на коньках, — все это были занятия для низших слоев общества, у которых не было чести, которую можно было бы уронить. Игра в снежки была немыслима, даже для детей.
Когда Элизабет была ребенком, ей иногда было жаль, что она родилась аристократкой.
Они находились на большой белой площадке, некогда южной лужайке, — все дети, большинство кузенов, котором было столько же лет, сколько и Элизабет, ее брат Берти, Аннабель и мистер Чэмберс. Дети стремительно носились вокруг и визжали, гоняясь друг за другом. Леди смеялись; мужчины с громкими вогласами пытались скользить по снегу, который был слишком глубок, и продолжали терпеть неудачу. Все откровенно наслаждались происходящим.
Даже тетя Амелия и дядя Хорас были на улице, они стояли на заснеженной террасе, смотрели на открывающуюся картину и улыбались.
Эта сцена, наполненная диким, неограниченным весельем, была настолько чуждой жизненному опыту Элизабет, что она чувствовала себя подавленной. Сможет ли она когда-нибудь так же свободно радоваться? Ее воспитывали в убеждении, что веселье и отсутствие благородного воспитания, подобающего леди, — синонимы. Она уже готова была развернуться и убежать домой прежде, чем кто-либо увидит ее. Но мистер Чэмберс, похоже, наблюдал за ней. Он пробрался к ней сквозь снежный покров, его глаза блестели, а лицо раскраснелось от холода и движения. Он выглядел невероятно мужественным и красивым.
— Возьмите мою руку, — сказал он, подходя к нижней ступеньке.
Она вложила свою руку в его и вспомнила с острой болью, как была очарована им, когда он приехал делать ей предложение. Она наивно думала тогда, что он будет ее спасением от унылой, ограниченной жизни, и введет ее в мир, где теплота, любовь и смех ее преобразят. Она уже встречалась с его отцом и полюбила его, несмотря на — или как раз наоборот — именно за те качества, что так презирала ее мать. Звучит абсурдно, но ей захотелось, чтобы он был ее отцом. Сын был намного моложе и красивее, чем она ожидала. Однако ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что за его правильным, серьезным поведением скрывалось презрение к ней за то, что она позволила себя купить.
Но сегодня утром она не хотела думать об этом. Он приехал в Уайлдвуд на Рождество и специально пришел в детскую этим утром, чтобы пригласить ее на прогулку. Он отпустил ее руку, как только она благополучно спустилась, и, вложив два пальца в рот, оглушительно засвистел. Элизабет удивленно посмотрела на него, также как и все остальные.
В эти минуты легко было поверить, что перед ними успешный бизнесмен, привыкший организовывать и командовать. Он объявил, что пришла пора играть в снежки и нужно разделиться на две команды примерно равных по количеству людей и огневой мощи.