Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
— Мама, а столов, столов у них! — сказала она чуть погодя, уже засыпая. — И чернильниц, чернильниц у них! Ну, прямо в каждой комнате три стола!:
Хозяйка добилась своего: Митя уворовал у нее из сарая дощечку и вырезал ребятам лодку. Выпросил у Анисьи Матвеевны обрывок старой простыни и сделал два паруса.
— Ну, совсем настоящая! Ну, вылитые паруса! — кричал Сережа.
— Ну-у! Здорово! — как зачарованный, повторил Юра. А соседские ребята молчали. Они глядели на лодку жадно и завистливо, и один, постарше, попробовал сказать:
— Подумаешь, лодка! У нас их дома полно!
Но никто и ухом не повел, словно
Лодку несло, несло и вдруг унесло. Она сорвалась с веревки, и все трое тотчас бултыхнулись в воду. Три пары рук схватили лодку, три пары босых ног шлепали по дну, пока прохожий не прикрикнул:
— Эй, ребята! Назад!
И все трое пошли назад, и лодка опять поплыла, привязанная к веревке, и уплыла бы в далекие страны, если бы за ней не пришли Саша с Катей.
Саша поволокла ребят прочь от арыка. А Дружок уже хотел было броситься в воду, но раздумал, увидев, что и без его вмешательства все целы.
— Мама, не сердись, ведь жарко! — оправдывалась Аня. Саша сердилась, но старалась воли себе не давать.
— Ой, какой же у тебя папа! — заискивающе сказал Юра. — Лодку какую сделал!
— А он мне не папа совсем! — вдруг сказала Аня и поглядела на Сашу с вызовом.
Они подошли к дому, и вдруг при угасающем, но еще ясном свете дня Саша увидела, что глаза у Ани красные, опухшие. Сердце у Саши екнуло, она уже знала признаки этой болезни. Придя домой, она промыла Ане глаза борной. Но на другое утро глаза заплыли — это была ташкентская глазная болезнь, которая настигает детей летом и мучает болью, гноем, жаром. Прекрасные карие глаза, которые так любила Саша, будто скрылись и не освещали больше Аниного лица.
Но это было не все. Начался коклюш, он сотрясал худое тело, Аня заходилась в страшном кашле, и Саше казалось, что она вот-вот задохнется.
— Ох, и заразная эта коклюш! — бормотала Анисья Матвеевна.
И на самом деле, скоро начала кашлять годовалая Катя. Смуглая, кудрявая, она отчаянно таращила круглые, очень черные глаза и протягивала руки с беспомощно растопыренными пальцами, — она уже и совсем не понимала, что с ней творится.
— Мама, — сказала Аня, — Митя потому сердитый, что Катя от меня заболела?
— Ну что ты, Анюта, ну зачем ты так говоришь? Митя просто жалеет вас — и тебя и Катю.
Аня прижалась к Сашиной руке и опять зашлась кашлем.
Сашу трогало Анино мужество. Она не жаловалась. Только взгляд милых шоколадных глаз под густыми ресницами и воспаленными веками был усталый и печальный, Аня жалела Сашу и на вопрос: "Как ты себя чувствуешь, Анюта?" — неизменно отвечала: "Хорошо".
Детям надо было дышать влажным воздухом — так велел врач. И Анисья Матвеевна, прихватив Катю с Аней, подолгу сидела у арыка. Иногда се сменял Митя. Посадив Катю на одно колено, Анюту на другое, он рассказывал что-нибудь забавное.
Катя засыпала, Анюта слушала — внимательно и молчаливо.
— А ты не боишься, — спросила она однажды, — что Катя заболеет от меня глазками?
— Я ведь не стукаю вас лбами, верно? Ее колено — левое, твое — правое. С чего же ей от тебя заразиться?
Близилась осень. Уход как будто делал свое дело. Болезнь остановилась, дети стали крепче, по ночам их уже не сотрясал кашель. Митя, когда не бывал в отъезде, заходил за Сашей в больницу. Ждал у порога, как в старые, очень старые времена. Они шли рядом сквозь жаркий город, даже к вечеру жаркий, иногда рассказывая друг другу, как прошел день, иногда молча, рука об руку. Это было как подарок, они так редко бывали вдвоем. Это был их час, их минуты — путь от больницы к дому.
И нынче, увидев Митю, который стоял, поджидая ее у почты, на другой стороне улицы, Саша вспомнила, как он стоял тогда, в первый раз.
"Добрый день, товарищ сестра. Не хотите ли посмотреть пробы?" — будто услышала она и засмеялась. Так, смеясь, она подошла к нему.
— Знаешь, что я вспомнила? — сказала она.
— Знаю: как я пришел к тебе с приглашением пойти на кинофабрику в Лихов переулок.
— Как ты догадался?
— Я про тебя все знаю. Запомни это раз навсегда.
— Ну и знай! А я тебе докажу, что ты задаешься! Я тебя еще так удивлю!
Они шли молча. Саша была счастлива оттого, что он рядом, чувствовала, что он нынче добр и нежен, хоть и не говорит ничего. Он крепко сжал ее руку, и рука обрадовано ответила.
Солнце садилось. В багряном последнем свете особенно ярки были городские улицы. Саша глядела по сторонам и видела, что город очень красивый. Ане и Кате утром было лучше. Сводка нынче хорошая: освободили Белгород и Орел! Все еще прибывали и прибывали на станцию поезда с детьми. На земле стало еще больше сирот, вдов и матерей, потерявших своих ребят. И все же победа приближалась. И никакое сердце не могло оставаться глухо к надежде. Саша вспомнила красные флажки на Митиной карте и подумала: все уладится… Все будет хорошо. Митя идет с ней рядом. Нет, все-таки жить на свете прекрасно!
Они подходили к дому.
— Скажи, — останавливаясь, сказала Саша, — ты пришел потому, что уезжаешь завтра в Коканд? Ты хотел, чтоб мы побыли вместе?
— Я не уезжаю, Сашенька. Я сговорился с Рашидовым, он едет вместо меня.
— Что случилось? — спросила она с тревогой.
— Сашенька… Я пришел потому… потому, что Аня опять слегла.
— Пошли мы с ней в магазин, — рассказывала Анисья Матвеевна, — поставила я ее в уголок, от людей подальше, говорю: "Постой маленько, рис дают". Очередь не большая, но не сказать, что маленькая. Оглянулась — она на полу сидит. Да ты что, говорю, сдурела? А она голову свесила и молчит. Даю леденец — не берет. Я ее в охапку, а она: "Тетя Анися, лечь, лечь хочу". Ну, уж если ребенок сам — лечь, ну, думаю, плохо. И впрямь… Уложила ее, а она вроде задремала, слова не говорит. Только стонет. Я ей: головушка, говорю, болит? А она одними глазами показывает: нет, мол, не болит. Ну, Димитрий поставил градусник — глядим, тридцать девять. Он туда-сюда, докторшу позвал, она говорит: воспаление легких. Ну, он вечера дождался и за тобой побег… Ну, чего ты? Чего ты? Это, матушка моя, если всякий раз из-за каждой дитячей болезни так с лица спадать, это, знаешь, никаких сил не хватит….Они дежурили возле Ани по очереди. Митя — днем, Саша — ночью, не оставляя ее ни на минуту. А она словно уходила и уходила от них. Ничего не было такого, что могло се тронуть или обрадовать, вызвать улыбку. Она как будто их и не слышала.