Семилетняя война
Шрифт:
Шатилов был в числе тех немногих офицеров, которые, несмотря на смятение и общее замешательство, пытались переломить течение событий. Его мозг сверлило воспоминание о Пальциге, о том, как его рота бежала, а после вернулась и храбро ударила на врага. Может быть, и теперь случится то же? Он с некоторым даже удивлением подмечал, что совсем не чувствует страха, и даже, когда осколок картечи перебил ногу Намётке, он только почувствовал досадливое раздражение и громко выругался, слезая с упавшей лошади. Страха не было, и ему казалось, что все другие должны испытывать то же состояние спокойной уверенности,
— Стой, братцы, стой! — крикнул он, смешиваясь с беспорядочно валившей толпой гренадеров. — Куда же вы?
Никто не ответил ему. Люди обтекали его, как обтекает ручей неожиданное ненужное препятствие. Только один солдат с красным сердитым лицом и нависшими рыжими бровями буркнул:
— И-эх, ваше благородь!.. Зря вы это… Будь хучь храбёр, а что сделать… Сейчас его сила.
Нахлынула новая волна отступавших, и Шатилов, махнув рукой, дал увлечь себя неудержимому людскому потоку.
Беспорядочно отступивший Обсервационный корпус так и не принял больше участия в сражении. Численность армий теперь уравновесилась, к тому же пруссаки захватили сорок два исправных орудия, которые они немедленно ввели в действие. С Мюльбергской возвышенности они получили возможность обстреливать продольным огнём Большой Шпиц, где сосредоточивались теперь крупные силы русских.
Удача неприятеля на первой стадии боя не обескуражила Салтыкова: в его планы входило «навлечь» главные силы Фридриха на своё левое крыло, заставив его затем последовательно штурмовать всё более трудные позиции. Непредвиденным оказалось только чересчур уж беспорядочное отступление шуваловского корпуса и потеря значительной части артиллерии. Но Салтыков надеялся, что в дальнейшем ходе битвы эти успехи Фридриха потеряют своё значение.
— Начало у пруссов хорошее, да конец-то важен, — проворчал он. — Теперь Фридерик до самого нашего правого крыла и до реки Одера продираться станет. А мы употребим сильные против того способы. Прикажи, господин секунд-майор, чтобы генерал Панин переменил фрунт налево крайними полками обеих линий и усилил их гренадерскими ротами Лаудона. Начальство над этим деташементом пусть возьмёт Брюс и сей же час спешит на помощь Голицыну. А полки Белозерский и Нижегородский вели построить позади Брюса, как бы новой линией.
Ивонин торопливо передавал приказания. К нему подъехал присланный Паниным генерал-майор Бибиков и тихо спросил, как обстоят дела.
— Старик уж очень мудрёно командует, — прошептал он, кивая на Салтыкова. — Я генерала Вильбуа встретил, он встревожен: говорит, тактика не тому учит.
— Главнокомандующий не столько с тактикой сообразуется, сколько с неприятельскими обращениями, — так же тихо ответил Ивонин. — На Большом Шпице, поперёк бывшего фрунта позиции ныне шесть линий выстроено. Этот орешек покрепче, чем корпус князя Голицына.
Бибиков с некоторым сомнением покачал головой.
— Лишь бы главную батарею на Большом Шпице не отдали, — проговорил он. — Но и то сказать: её ведь генерал Румянцев защищает, а с ним Апшеронский, Псковский, Вологодский да два гренадерских полка. Из сих войск ни одного человека не тронули, даже когда рядом с ними шуваловцев гнали. Ну, помогай бог…
Бибиков со вздохом тронул поводья.
Говоря так, Ивонин на
Это был тот момент сражения, когда Фридрих отправил курьеров в Берлин и в Шлезию с известием о решительной победе над русскими. Воодушевлённая успехом, прусская армия рвалась вперёд. На стороне пруссаков была свобода манёвра, им принадлежала инициатива. Казалось, что могли противопоставить им сгрудившиеся на узкой возвышенности, поливаемой смертоносным градом картечи, русские, войска?
Прусский король и его генералы полагали, что исход сражения предрешён и ничто не может спасти русскую армию от поражения и гибели. Ведель злобно подтверждал приказ, отданный Фридрихом перед Цорндорфом: «В плен русских не брать!» Он видел уже блестящий реванш за Пальциг.
Но седенький старичок-главнокомандующий неторопливо отдавал приказания; генерал Румянцев холодно смотрел в подзорную трубу на приближающиеся густые массы пруссаков; Бороздин, ещё не оправившийся от недавней раны, с гордостью смотрел на своих изготовившихся бомбардиров, а десятки тысяч безвестных русских людей стойко стояли под картечью, всякий раз смыкаясь после того, как из их рядов выносили убитых и раненых.
Глава восьмая
Кунерсдорф (продолжение)
1
Задумав дать генеральное сражение русской армии, король Фридрих стремился нанести ей страшный удар, от которого она не смогла бы оправиться. В русской армии он видел самое серьёзное — а может быть, и единственное — препятствие к осуществлению своих замыслов. Он уж давно не считал эту армию «дикой ордой московитов». Он научился бояться её — и тем сильнее ненавидеть. Она разбила полки его любимых генералов Левальдта и Веделя, она едва не разгромила его самого при Цорндорфе. И вот, наконец, эта ненавистная армия у него в руках. О! Её надо не только победить, её надо уничтожить до конца, потому что иначе она опять возродится и встанет на его пути.
Он с раздражением выслушивал своих генералов. Точно сговорившись, они представляли ему одни и те же соображения: солдаты очень устали от длительного похода и боя, к тому же изнемогают от жары, следует ограничиться достигнутыми результатами и посредством губительного обстрела вынудить русских к отступлению. Так говорил Финн, и Гюльзен, и Путкаммер, и даже сам Зейдлиц, с тревогой всматривавшийся в насупленные лица своих кавалеристов.
Фридрих гневно сопел. Эти робкие вояки, которых он делал генералами, думают, что они умнее его. Они не могут забыть его ошибку при Коллине. Хорошо же, он им покажет, как нужно воевать! Неужели, однако, среди них не найдётся ни одного, который…