Семипёрая птица
Шрифт:
Дедушка целый год не выезжал к Хой-вызфу: не было особой нужды. А теперь есть причина: надо же показать ребятам места обитания тайменя. Да и пора посвящать их в тайны охоты и рыбной ловли. Они, конечно, каждый день торчат на берегу с колхозными рыбаками. Но те ловят только сельдь, которая идёт в залив косяками. А таймень косяками не ходит. Вот его и не ловят рыбаки.
Дедушка решил угостить ребятишек вкусной пищей предков. На днях уезжает Галя, дочь младшей сестры Лузгина рыбачки Ласкук. Уезжает далеко. Она говорит: если даже ехать на самой быстрой упряжке собак, много месяцев уйдёт на дорогу.
Скоро уедет и Колка. Он, правда, приезжает домой на каникулы. Но четыре месяца разлуки — это не выйти во двор и вернуться. Оба — и Галя, и Колка — очень любят нежное мясо крабов, густую, как кисель, похлёбку из кеты и морской капусты, варёные ракушки.
В школе детей кормят супами, кашами, мясными консервами, картошкой, компотами и всякими другими мудреными кушаньями. Эта пища вкусна, но она несерьёзна, думает дед. Рша-дурш — кровавый шашлык у костра — вот это пища. Правда, дети приезжают из интерната подросшие и здоровые. Привыкли нивхские дети к русской пище. Привыкли. Ну что ж. Времена другие — и пища другая. Да и люди сегодня не такие, как прежде. Многие умеют управлять машинами. Лузгин раньше полагал, что только русским подвластны эти железные чудовища. Ан нет, и нивхи, оказывается, могут с ними сладить. Новые времена — новые люди!
И тут в памяти всплыл Паргин — сын Лузгина, отец Колки. Печально налились глаза деда. Морщинки-трещинки ещё резче обозначились на его коричневом обветренном до жухлости лице. И он, ссутулившись, поёжился, хотя было не холодно. Паргин был отличным рыбаком и отличным борцом. На всех праздниках выходил победителем в нивхской борьбе. Не было никого в селении сильнее Паргина. Зимой на лесозаготовке, спасая товарища, он угодил под лиственницу. Крепко его помяло. Около года пролежал Паргин в больнице. Выписавшись, снова стал помогать в колхозе, хотя получал пенсию, говорил, не может жить без работы.
Но теперь он часто болел. Иногда бывало так плохо, что казалось — смерть рвёт когтями его тело. Но Паргин говорил Лузгину: «Ничего, отец, мы народ не из хлипких. А вот посмотришь на Колку лет через девять-пятнадцать. Это будет другой человек. Совсем не такой, как мы. Колка станет врачом. Он изгонит из человека все недуги». Паргин почему-то считал, что врач — самая важная на земле должность.
Паргин перенёс три операции. В позапрошлом году была четвёртая. Не вынес.
«Я-то, возможно, и увижу Колку-врача. Если, конечно, Курн-Всевышний — будет милостив ко мне», — подумал старик.
Ещё и по сей день Лузгин недовольно ворчит, когда видит, как здоровые возмужалые парни вместо того, чтобы работать или добывать морского зверя, преспокойно разъезжаются на учёбу.
Галя закончила в прошлом году педагогическое училище, проработала в школе год и нынче едет учиться в институт. Эх, сколько же можно учиться? Гале пора выходить замуж, а она едет учиться. Колке тоже скоро в школу. Целых четыре месяца его не будет дома.
Дедушка Лузгин весь ушёл в думы. И Колка тоже задумался о своём. Его мысли о предстоящей охоте вскоре заменились другими — о школе.
Колку уже занимает один вопрос. Он сам наблюдал: зимой солнце находится низко над землёй.
— Дедушка, скажи, почему зимой бывает холодно? Должно быть наоборот — тепло, даже жарко — ведь зимой солнце низко, у самой земли. Летом, когда солнце высоко, и то вон какая жарища бывает. А тут — у самой земли.
Вопрос был неожиданным. И дед, который, казалось, знал всё в мире, прямо-таки оторопел. Он сделал вид, что вопрос совершенно неинтересен, и сердито прикрикнул на Колку:
— Не топи вёсла! Ты что — меряешь глубину залива?
Колка недоуменно глянул на лопасть весла. Вроде бы всё верно: и замах, и погружение.
А дед подумал: «Откуда у нынешних детей берутся такие вопросы? Хоть убей, я бы такого не придумал».
И где-то глубоко-глубоко в душе шевельнулся ответ: это идёт от школы. И дедушка подумал: толк всё-таки есть от учёбы. Люди становятся образованными: могут и лекцию прочитать, и беседу провести, и написать всякий документ. Только уж очень долго учатся.
Солнце, будто собака на цепи, обежало полнеба и повисло над голубыми горами, что возвышаются посредине Сахалина.
Начался прилив. Залив вскоре наполнился водой, вздулся и лениво отдыхал, словно насытившийся сивуч.
Остров Хой-вызф небольшой. Покрыт высокой травой и низкорослыми кустами ольшаника и кедрового стланика. Песчаный берег полого спускается к воде.
Первым выскочил на остров Урьюн (он сидел впереди) и подтянул долблёнку. Втроём перетащили вещи на берег.
Вокруг разбросано много валежника, и собрать его для костра — дело нескольких минут. Пока ребята собирали валежник, дедушка поставил палатку. Потом разжёг костёр и дал ребятам полбуханки чёрствого хлв-ба, мягкую кетовую юколу, нерпичий топлёный жир. И ребятам показалось — ничего вкуснее они никогда не ели.
Ребята устали и после еды хотели отдохнуть, но дедушка сказал:
— Таймень любит закат и приливную воду. Надо на ночь поставить сеть.
От острова шла обширная отмель, заросшая морской травой.
— Сюда на нерест приходит селёдка, камбала и другая рыба, — сказал дедушка, кивнув в сторону отмели. — Вот и пасётся здесь таймень.
На заливе — ни одной морщинки, будто его тщательно отполировали. Казалось, само солнце расплавилось в заливе, и вода была тяжёлая, оранжево-жёлтая.
Вскоре невдалеке звучно плеснуло, потом гладь залива вспорол бурун — словно под водой у самой её поверхности протащили бревно. Бурун, расходясь, всколыхнул морскую траву, лежащую на дне.
— Началось, — сказал дедушка как-то таинственно и радостно.
Урьюн и Колка сидели за вёслами и, подгребая, держали лодку на одном месте. А дедушка с силой вонзил шест в илистое дно, повис на нём, водя из стороны в сторону и вгоняя поглубже. Дедушка поставил пять шестов и протянул между ними сеть. У сети крупные ячеи: в одну может пройти сразу два Колкиных кулака. «Дедушка ловит только большую рыбу», — с гордостью подумал Колка.