Семмант
Шрифт:
Его женщину обидели, и обидчик был на виду. В моем рассказе Адель пострадала от алчности банка, схитрившего на ипотеке. Именно на банки, столпы корысти, Семмант нацелился своим копьем. По всем канонам, он не мог нанести им вреда, наш капитал был безмерно мал в масштабах даже одной европейской биржи. Воевать с его помощью казалось безумием, но Семмант верил в свою силу. Он знал, что делает, и действовал с холодной головой.
Конечно же, все зависело от первого удара. Так бывает на рынке – в отдельные минуты даже малая капля способна всколыхнуть море. Роботу повезло, вскоре нужный момент настал. Ну а он – он его не упустил.
Разобраться в
Он хотел создать кратковременную панику – и у него получилось. Динамика операции была безукоризненно точной. Мелкими игроками овладел страх, весь банковский сектор стал падать в цене, и тут же случилось то, чего добивался робот: крупные акулы почуяли запах крови. Их алчность тут же раздулась до размеров небольшой планеты, зубы залязгали, скрюченные пальцы изготовились загребать злато. Со скоростью торпед они бросились туда, где была добыча.
«Акулы» действовали слаженно, хоть и не сговаривались ни о чем – выгода всех была в одном и том же. Их капиталы обрушили бумаги банков до немыслимых величин. Особенно не повезло тем, с кого все началось, включая банка-врага. Так состоялось событие, которое потом назовут «июльское цунами». Специалисты изведутся в поиске его причин, но конечно же ничего не поймут. Будет признано, что никаких причин не было вовсе, а все произошедшее – лишь набор случайностей, совпавших вместе. Но я-то знаю, что причина была – и знаю ее имя!
«Цунами» продолжалось недолго – всего неделю. Оно прокатилось несколько раз по рыночным площадкам трех материков, а потом все вернулось к норме. Но банкам в те дни пришлось несладко. Шакалы и гиены – аналитики, что питаются падалью – тут же затеяли поиск виновных, пытаясь доказать, что предвидели все заранее. В результате, наружу всплыли многие грехи, которых у банков всегда в достатке. В мутной воде замелькали доносы, кое-кого сместили с больших постов, а директора «обидчика Адели» долго мучали в налоговых службах, после чего он так и не вернулся в свое кресло.
Это была уже чистой воды случайность, никак не зависящая от Семманта, но я все равно был впечатлен. Впечатлен и потом встревожен – встревожен не на шутку. Банки не было жаль – их кровопийство не нуждалось в подтверждении. Любая встряска идет им лишь на пользу, но Семмант – каков Семмант! Я хотел дать миру мечту, а мечта получилась вооруженной до зубов!
Признаюсь, я даже впал в депрессию. Я страдал, мне казалось, что идея извращена, и все мои труды пошли прахом. В отчаянии я бродил по комнате, хватал себя за волосы, стонал сквозь зубы. Потом сделал правильную вещь – выпил полбутылки скотча. Алкоголь как-то сразу прочистил мне мозги. Депрессия сменилась чуть ли не восторгом. Воинственным восторгом – ну а как иначе?
Мой Семмант и не мог быть другим! – грозил я кулаком тьме за окном. – Швыряйте в нас камни, вините во всех грехах, но мир не спасут красота и добро. Эти формулы придуманы наивными гениями, теми, кто видит свет. Посмотрите кругом – как их мало, тех счастливцев, кто видит свет. А каковы прочие? – Гляньте им в глаза, ужаснитесь…
Ваш мир всегда будет нужно держать в узде. Он, без тормозов, тут же съедет с катушек. Что противостоит безнаказанности ублюдков? Что охраняет от зверств – вера? Но мы находимся в безвременье веры. Значит остается одно: страх. Такова уж природа их, прочих…
С тех пор я больше не сомневался в Семманте – меня не тревожил его разящий меч. Но главное было не в разящем мече. По всем признакам, выходило: мой робот неравнодушен к Адель. И что-то подсказывало – это не минутное увлечение.
Пришлось поверить: я сделал то, что не получалось ни у кого, никогда – и шагнул на территорию, не исследованную другими. Искусственная душа, зачатки чувства – искусственное ли это чувство? Хуже ли оно, ущербнее ли настоящего? На этот вопрос я должен был найти ответ.
Конечно, созданное было хрупко. Его нужно было растить и холить, и я вновь засел за работу. Забросил все дела, почти не выходил из дома. Удивленной Лидии объяснил, что занят – что болен, почти что умер. Что не могу никого видеть – по крайней мере, неделю. Я знал, она побесится, но потом простит.
Впрочем, простит она или нет, меня не волновало вовсе. Нужно было сосредоточиться и не отвлекаться на пустяки. Теперь я понимал, зачем со мной случилось все это – Лидия и любовь за деньги, коварный призрак и мягчайший луч. Куда меня вели, к чему подталкивали так настойчиво… Прелюдии остались в прошлом, настало главное, основное. Адель и Семмант вместе представляли собой очень тонкий инструмент. С его помощью я мог исследовать материи хитрейшего свойства. Творить в невидимом поле, куда не допускаются посторонние, в том числе и творцы. Это вам не пугливый фантом, способный лишь на шелест крыл!
Я вновь стал придумывать краткие истории-зарисовки. Мне хотелось упрочить связь, углубить ее сущность. Воссоздать неуловимую субстанцию, в честь которой пишут музыку, картины и книги, воюют, геройствуют, возрождаются из небытия. Я чувствовал, через это все истины могут открыться вновь. Воспарив над миром, ты способен разглядеть его с высоты. Если, конечно, не отводишь взгляда.
Я подстраивал образ Адель под романтический настрой Семманта, будто позволял сбыться самой давней мечте: об Изольде и Николетте, о Лауре и Беатриче, о прекраснейшей из незнакомок и – о роботе по имени Ева. Мечте своей и мечте чужой. Своей тоске и тоске многих, многих. Я слышал их за своей спиной. Их робкую надежду, отчаяние и страхи.
Однако, их силуэты мелькали зря, мне было видно, ясно до боли, сколь бесполезен чужой опыт. Для большинства вопрос был вывернут наизнанку, они искали не те рецепты. Как быть любимым, а не любить самому – этого хотят дети и никогда не взрослеют. Мир состоит из потерявшихся больших детей.
Я понимал: пусть осторожно, но придется перепробовать все. Я сознательно испытывал Семманта на прочность. Адель в моих историях представала разной – вполне испорченной, иногда скабрезной в соответствии со своим ремеслом. Я должен был знать, вдруг Семманта влечет именно это? Вдруг лишь в физиологии и видится смысл его оцифрованным душе и мозгу?