Семья Горбатовых. Часть вторая.
Шрифт:
«Горбатовы всегда роднились только с самыми лучшими семьями»… — мысленно повторял он.
Ему совестно становилось за эти мысли, но он никак не мог побороть их. Не мог он побороть их и теперь, явившись сватом в дом генеральши и ощущая в себе что-то противное, как будто чувство унижения.
«Какое малодушие, какое малодушие!» — думал он.
У двери показалась княгиня, и впечатление жанровой картины восемнадцатого века совершенно разрушилось при появлении ее тучной фигуры, одетой по самой последней моде и с черными, скакавшими по обеим сторонам ее щек, тирбушонами. Сергей Борисович со всеми приемами
— Я решил вас побеспокоить, княгиня, по семейному делу, которое вам уже известно, — начал он официальным тоном, но она его перебила.
— Сергей Борисыч, — сказала она, приглашая его садиться, — к сожалению, мы мало знаем друг друга, но, что касается меня, я говорю вам это от сердца (и по ее лицу, по ее умным, добрым и круглым глазам Сергей Борисович увидел ясно, что ей можно верить), — я вас уважаю и обращаюсь к вам как к человеку прямому, искреннему. Светских тонкостей не должно быть между нами… Скажите мне прямо — имеете ли вы что-нибудь и, если имеете, то что именно, против этого брака?
Сергей Борисович робко взглянул на нее и даже немного покраснел.
— Я думал, что жена моя уже сказала вам, что я дал свое согласие…
— Да, Татьяна Владимировна мне передала об этом… Но ведь согласие согласию — рознь, Сергей Борисыч!
— Мое согласие искренно, — перебил он. — Я доверяю моему сыну и сожалею только о том, что не имел случая до сих пор близко познакомиться с его невестой. Но ведь такой случай у отцов бывает не часто. Я постараюсь наверстать потерянное время — вот и все.
Княгиня изо всех сил старалась прочесть в его лице, в звуках его голоса какой-нибудь признак неудовольствия. Но он уже успел совладать с собою — и она ничего не могла заметить.
— Моя родственница, — продолжала она, — Нина Ламзина, которую я люблю как дочь, будет почти единственной после меня наследницей… Я даже постараюсь о том, чтобы иметь право передать ей мое родовое имение… Она добрая и хорошая девушка; ее, слава Богу, хорошо воспитали и она искренно любит вашего сына. Но все же… я понимаю это, она… по принятому в свете мнению… не может… не может почесться хорошей для него партией… И вот это смущает меня… И я хотела бы слышать от вас, как вы на это смотрите? Я принимала вашего сына и всегда была рада его видеть у себя… Я уверена, знаю заранее, в свете будут говорить, что мы его ловили… Но я не хочу, чтобы вы так думали, потому что это неправда… спросите его…
Она смутилась и замолчала. Сергей Борисович вспыхнул.
— Княгиня, — проговорил он, — я во многом не разделяю общих взглядов, и я не дал и не дам вам повода так думать про меня, как вы, судя по словам вашим, думаете. Я не искал для моего сына блестящей партии… Я никогда не судил о семейном счастье со стороны богатства, происхождения и тому подобного. Если они любят друг друга, если Нина Александровна достойная девушка, в чем я ни на минуту не усомнился, — чего же больше! Я постараюсь сделать все, чтобы она признала меня отцом не по имени только. А теперь одно, что я могу, — это благодарить вас за вашу любовь к ней, за ваши о ней попечения…
Слезы так и брызнули из глаз княгини. Она протянула обе руки Сергею Борисовичу.
— Что же я после этого могу сказать вам? — прерывающимся
— Меня вам благодарить еще не за что, княгиня, — ласково улыбнувшись, со своей обычной простотой, сказал Сергей Борисович…
В это время в гостиную вошла Нина. Она знала, что здесь отец Бориса, она долго не решалась войти; но, наконец, пересилила себя. Этот красивый старомодный человек, которого она видела всего раза три, производил на нее очень приятное впечатление. Но она не только прежде, конечно, а даже и теперь, в это последнее время, уже после решительного объяснения с Борисом, как-то о нем совсем не думала. Не думала, что он станет ей близким человеком. Она робко, почти с мольбою взглянула на него, но робеть перед ним не было возможности. Не прошло минуты, как она забыла свое смущение и говорила с ним просто и искренно, глядела на него прямо своими глубокими, прекрасными глазами.
Он, видимо, в нее всматривался и, видимо, был доволен своими наблюдениями. Он сумел, наконец, отделаться от того мучительного и противного чувства, в котором ему было так стыдно даже перед самим собою признаться. Он позабыл все надоедливые веточки своего родословного древа. Он только повторял про себя:
«Что за прелесть! Что за прелесть!.. Я никак и представить себе не мог, что она так хороша… и что вообще она такая»…
Наконец ему стало совсем легко и свободно.
Княгиня попросила его зайти к генеральше. Он встал и сказал, пожимая руку Нине:
— Я очень счастлив сегодня, и вы причиной этого счастья.
Она покраснела и благодарно взглянула на него. Этими немногими словами он ответил ей на все поднимавшиеся в ней и смущавшие ее вопросы.
Генеральша приняла Сергея Борисовича как давнишнего знакомого, почти как друга. Другом он ей никогда не был, но знакомство их действительно было старинное. Они встречались в свете еще в последнюю четверть прошлого века, при дворе императрицы Екатерины, когда генеральша была еще, если не молода уже, то, во всяком случае, очень красива. А он был цветущим, розовым юношей, которому все прочили самую блестящую будущность, о котором говорили как о новом восходящем светиле.
Генеральша в то время, подобно многим женщинам и девушкам высшего петербургского общества, была пленена его красотою и свежестью. Встречаясь с ним в гостиных и на балах, она выказывала ему немало знаков своего «особенного» внимания. Тогда ему стоило захотеть, стоило хоть на минуту остановиться на мысли о ней — и к нему полетели бы ее нежные записочки. Но он ни на ее, да и ни на кого не обращал тогда внимания. Ни на кого — только поэтому генеральша и простила ему впоследствии его равнодушие и потом, в течение всей жизни, изредка встречаясь с ним, неизменно выказывала ему уважение.
Вообще, нужно сказать, она, хотя никогда и не задумывалась над этим, но бессознательно уважала всех тех мужчин, которые не обращали на нее никакого внимания и которым она не писала, дрожа от страха перед своим законным супругом, раздушенных записок.
Из первых же слов Сергея Борисовича она теперь убедилась в том, что дочь ее не увлекалась и была права.
«Эта Нина, видно, и впрямь в сорочке родилась!» — подумала она. — А впрочем, ведь она выходит из моего дома — это все же много значит!