Семья Марковиц
Шрифт:
— А я думала, на нее за такое поведение вообще никто не будет обращать внимания, — говорит Сара. Она заряжает фотоаппарат, засовывает запасные кассеты с пленкой в клапаны на ремне.
Эд снимает трубку, звонит Розе.
— Мама, мы уезжаем, — говорит он ласково. — Ты ведь не хочешь расстраивать Генри?
— Ты меня не шантажируй, — отрезает Роза. — Неужели ты не понимаешь — если кого и расстроили, так это меня.
Они ждут еще немного и отправляются на свадьбу. Когда они уходят, появляется служащий гостиницы: он катит тележку с накрытыми крышками блюдами, утренней газетой, кофейником и розой в вазочке. Останавливается
Генри стоит под шквалом органной музыки и смотрит в проход, по которому к нему идет Сьюзен. Она в своем тяжелом подвенечном платье ступает медленно и спокойно, подстраиваясь под шаг восьмидесятитрехлетнего отца.
Эд нервно ерзает на скамье с высокой спинкой, оглядывает лица гостей Генри. Почти все из них евреи, догадывается он. Пока Сьюзен помогает отцу сесть, Сара разглядывает ее платье — камчатная ткань с узором, белое по белому, юбка колоколом, пышные рукава. В мерцающем свете витражей волосы Сьюзен отливают серебром. Эд крутится, пытается рассмотреть еврейскую общину Оксфорда — там и человек двадцать ученых из Израиля, с темноглазыми детишками, щебечущими на иврите — им велят сидеть спокойно, и сидят они среди лилейно-белых прихожан. А Сара искренне радуется, глядя на Генри в серой визитке и на Сьюзен в белом. Генри словно оказался в сказке — во всяком случае, в продолжении сказки, он женится на волшебнице-крестной.
— Смотри, там Дик и Айрин Френкель, — шепчет Эд.
Генри замер рядом с Сьюзен. Над ними, высоко над ними — стрельчатое окно, а еще выше окно-розетка, парящее в воздухе, как медальон. Для него сейчас существует только голос священника и зеленый полумрак церкви. Темные резные листья, блеск позолоты, звучная мелодия. Он все это видел и слышал, но никогда прежде не был причастен к этому. Он забывает обо всем остальном и не замечает что его мать приехала, стоит в дверях, сует в кошелек сдачу от таксиста, щелкает замком сумочки.
— Заливное тает, — обеспокоенно сообщает Генри Сьюзен в шатре на территории Уантаджского центра. Сад Мертон-колледжа им для свадебного приема заполучить не удалось.
— Я уверена, его все равно съедят, — успокаивает его Сьюзен.
— Ты все-таки попроси, чтобы принесли побольше льда, — говорит Генри.
— Хорошо. — Сьюзен деловито уходит. Из-под ее платья видны туфли на низком каблуке.
День жаркий и душный. Гости пьют охлажденное шампанское ящиками. Генри суетится, проходя, целует мать. Струнный квартет мужественно играет, изнемогая от жары, Генри вздыхает: ему жаль, что так недолго они пробыли в прохладе церкви, и даже свадебный торт на солнце начинает подтаивать. Сьюзен бодро обмахивается веером, ставит в тени дуба пару садовых стульев — для своего отца и Розы.
— Ох, ну и жара, — говорит Дик Френкель, и Эд думает, что Дик совсем не изменился с тех пор, как Эд читал лекции здесь в летней школе, и дети бесились на этой самой лужайке. — Но все равно, добро пожаловать, — говорит ему Дик. — Следующим летом непременно вызовем тебя на конференцию по Западному берегу [68] .
Сара фотографирует Эда и Дика, когда Дик показывает на усадьбу, где находится его институт, у нее получается и удачный снимок Сьюзен, когда та кружится в юбке колоколом и тычет пальцем на стол с
68
Имеется в виду Западный берег реки Иордан.
— Обожаю все английское, — говорит под деревом Роза отцу Сьюзен. — Я, видите ли, выросла в Лондоне, в английской семье и делала все, что делают английские дети. Мы пили чай, проводили каникулы на море — у нашей гувернантки было сопрано, и она любила петь с балкона, выходившего на море. Прохожие останавливались послушать. Они были очень добры ко мне в — особенности мой английский папа. Но, — доводит она мысль до конца, — мои родные были в Нью-Йорке, меня отправили в Англию до того, как у них появилась возможность эмигрировать, и мне визу дали не сразу. Все время, пока я была в Англии, я ждала, когда мне разрешат уехать. Я просто хотела домой, к своим родным. Просто хотела домой.
— Пора, — говорит в шатре Сьюзен. — Хочешь не хочешь, а придется его разрезать. — Она берет нож и втыкает его по рукоятку в центр торта.
— О Господи, — говорит Генри. — По-моему это не самое удачное место. Смотри, ты покривила опору… Позови официанта…
Когда официанты разделываются со свадебным тортом, Генри отворачивается.
— Было бы довольно глупо потратить столько денег и даже его не попробовать, разве нет, дорогой? — спрашивает Сьюзен. — Фотографии все равно есть.
Генри несет Розе кусок торта с несколькими клубничинами в придачу.
— Спасибо, дорогой, — говорит она.
— Спасибо тебе, что пришла, — говорит он, и голос его дрожит.
— Все было очень мило, — отвечает Роза. — Впрочем, вот этот джентльмен заснул.
— Я позову Сьюзен. — Генри удаляется, изнывая в своей свадебной визитке от жары.
— А вот остатьсяв Англии я никогда не хотела, — задумчиво говорит Роза, принимаясь за торт и клубнику.
Комары
пер. В. Пророкова
В аэропорту за стойкой «зеленых» шаттлов никого и клиентов тоже нет. Эд думает, что попал не туда. Он в дороге уже десять дней. Около стоек других шаттлов народу полно. Эд ждет пятнадцать минут, затем волочет свои сумки к телефону-автомату.
— Марковиц? — окликает его кто-то.
К нему мчится огромная женщина с планшетом в руках.
— Питерстаун? — спрашивает она, задыхаясь. — Христиане и евреи — институт экуменизма?
Эд мрачно кивает.
— Отлично. — Она протискивается за стойку. — Мне надо оформить накладную. Отметьте, что все оплачено.
— Где автобус? — спрашивает Эд.
— Мне надо подогнать его ко входу, — говорит женщина. Она берет его вещи, он идет следом за ней на улицу, где ждет молодой человек, который читает Оригена [69] .
— Вы на Питерстаунскую конференцию? — спрашивает его Эд.
— Нет, сэр, я еду в университет святого Петра, буду там преподавать. Меня зовут Пэт Фланаган. — Он полон рвения, что Эда слегка изумляет. Молодой человек с пылом жмет ему руку.
69
Ориген (185–254) — греческий христианский теолог и философ.