Семья Мускат
Шрифт:
— Чего-чего, а солдат у них хватает, — заявил он. — Царям и императорам торопиться некуда.
— И что прикажешь делать? — недоумевал Натан.
— Затянуть пояс потуже и ждать, пока война кончится. Потерять несколько фунтов тебе не вредно.
Пока братья беседовали, Копл молча ходил из угла в угол. Ему тоже война не сулила ничего хорошего. Он ведь и сам владел двумя домами, одним — на Праге, другим — в Варшаве. Управляющий прикусил губу и выпустил табачный дым изо рта. Старик был прав, размышлял он. Люди в большинстве своем — воры, мошенники и негодяи, будь прокляты их продажные душонки!
Копл достиг цели, которую поставил себе давным-давно. Теперь он был доверенным
Старшая дочь реб Мешулама, вдова Перл, в контору не явилась. У нее были свои источники дохода, свои интересы. К тому же женщина она была больная, и врачи предупреждали, что волноваться ей вредно. Не пришла и Лея — ей запретил Копл. Как в таких случаях говорится? «Старая любовь не ржавеет».
Хама решила бежать к Коплу и молить о помощи, однако Абрам заявил, что, если только она вздумает унижаться перед его заклятым врагом, ноги его дома больше не будет.
— Не стану я ни о чем просить этого лизоблюда! — кричал Абрам. — Ни за что на свете! — И он с такой силой хватил кулаком по столу, что закачалась люстра.
— Послушай, Абрам, — вяло сопротивлялась Хама, шмыгая покрасневшим от простуды носом. — Ты же видишь, с каждым днем становится все хуже и хуже, скоро мы останемся без куска хлеба.
— Останемся без хлеба — будем есть пирожные!
И с этими словами Абрам вышел, хлопнув дверью. Он никак не мог взять в толк, отчего жена паникует. Подумаешь, поголодает немного. Она и ест-то, как птичка, а Стефы никогда не бывает дома — вечно где-то шляется с этим своим студентом. Вот Белла — дело другое: она нянчит ребенка, и, если будет голодать, у нее кончится молоко. Ну и внук у него!
Хотя Абрам с трудом представлял себя дедом, не обожать внука он не мог. Младенец был похож на него, как две капли воды. Раздражало его только одно: члены семьи настояли, чтобы ребенка назвали в честь деда Мешуламом. Это ж надо, так назвать беспомощного младенца! Ничего не поделаешь, когда речь идет о детях, все решают женщины. Что ж, им ведь приходится их носить, рожать, выхаживать. А мужчине стать отцом ничего не стоит.
На улице Абрам закурил сигару и медленно пошел в сторону Маршалковской. И тут он вдруг вспомнил, что до сих пор не видел Асу-Гешла. Из-за внезапно начавшейся войны, поспешного возвращения в Варшаву с дачи, мобилизации, поисков продовольствия, отказа жильцов платить аренду он не мог думать ни о чем другом. Ко всему прочему, роды у Беллы оказались тяжелыми. Родовые схватки продолжались три дня. Хама бегала молиться на могилы родителей. Бабушка по отцовской линии бегала в синагогу. Врачи подумывали, не сделать ли кесарево. Как в такое трудное время мог он, Абрам, держать в голове Адасу и Асу-Гешла? Теперь же, когда Белла и ребенок, слава Богу, находились вне опасности, интерес к жизни возник у него снова. Мир ведь не стоит на месте, даже если война идет между Гогом и Магогом. Он вошел в аптеку и позвонил Гине:
— Гина, дорогая, это я, Абрам.
— Что я слышу? Ты еще разговариваешь с простыми людьми? — В словах Гины звучала обида. — А я уж решила, ты слишком высоко вознесся, чтобы общаться с нами, простыми смертными. Стал дедом как-никак! Дело серьезное. Что ж, мои поздравления! Желаю удачи. Как младенец?
— Мальчишка что надо! С тех пор как люди начали плодиться, таких еще не бывало! Голос, как у льва. Стоит ему один раз взглянуть на меня своими глазищами — и я таю. Не завидую девушкам, которые попадутся ему в руки.
— Как тебе не стыдно. Он еще младенец, голубок — а ты такое говоришь. Видать, ты совсем помешался.
— Сама ты помешалась. Пройдет каких-нибудь лет пятнадцать-шестнадцать, и ты увидишь, на что этот голубок способен. Скажи, Гина, я слышал, что Аса-Гешл вернулся в Варшаву.
— Господи, вспомнил! Какой же ты эгоист! Молодой человек давно уже тебя разыскивает. Он звонил тысячу раз, но попробуй тебя найди!
— Где он?
— И ты еще меня спрашиваешь?! Ты ж ведь когда-то его опекал, носился с ним. Как-то — это было еще до объявления войны — я с ним столкнулась на улице. Бледный, как мел, как будто его на виселицу ведут. Говорю тебе, на нем лица не было. «В чем дело?» — спрашиваю. Короче, он повздорил с женой и от нее сбежал.
— Где он? Чем занимается? Где живет? С Адасой видится?
— Откуда я знаю? Я же за ним не шпионю. Живет он здесь, в этом доме. У меня все комнаты были заняты, и я нашла ему угол у двух своих знакомых портних, социалисток. Комнатушка у него не ахти, но все лучше, чем ночевать в канаве.
— Что? Хорошо. Прекрасно. У него есть телефон?
— Ты что, спятил? Откуда у таких нищих возьмется телефон?
— Послушай, Гина. Не думай, что я забыл про молодого человека. Абрам Шапиро своих друзей не забывает. Я о нем думал днем и ночью. Но пойми, когда у твоей дочери схватки и она кричит так, что на другом конце города слышно, ты сам не свой. Рожать ребенка — дело нешуточное. О тебе, Гинуша, я тоже вспоминал, поверь. Скажи, как ты?
— Я? Меня все забыли.
— Вздор. Таких, как ты, не забывают. Стоит мне о тебе вспомнить — и на душе сразу теплей становится.
— Ты мне льстишь.
— Ну что ж, хорошо. На днях я к тебе забегу.
На Маршалковской стояли трамваи. В сторону Мокотова шли колонны солдат, ехали кавалеристы. Марширующие в полном обмундировании солдаты выкрикивали стишки про девчонку, которая пошла по грибы. Проехали лошади, тянувшие за собой пушку. На повозках стояли крытые брезентом пулеметы. Чеканя шаг, прошел военный оркестр. Да, это была война. Абрам последовал за маршировавшими солдатами, машинально подстраиваясь под такт музыки. «Что ж это творится? — думал он. — Люди идут умирать, и на смерть их провожает бравурная музыка. Да, Господь, натворил Ты дел! В прекрасном мире мы живем по Твоей милости! Многое бы я дал, чтобы узнать, что Ты там себе думаешь, восседая на Своем троне на седьмом небе. Известно ли Тебе, что здесь, на грешной земле, живет человек по имени Абрам Шапиро? Ах, Господь, Господь, сердце у Тебя разбойничье».
Перед площадью Железной Брамы Абрам сел в дрожки и велел кучеру ехать на Свентоерскую. Ему не терпелось поскорей добраться до дома Гины; ужасно хотелось поговорить с ней, разузнать про Асу-Гешла. «Как же я оплошал! — ругал себя он. — А теперь подумает, не дай Бог, что я не хочу больше иметь с ним ничего общего. Проклятая война — она во всем виновата!»
— Эй, кучер, поторопись! Не обижу, получишь на водку.
Он устыдился собственных слов. В первые же дни войны в контролируемые правительством винные лавки пришел приказ вылить все спиртное в сточные канавы. Вероятно, царь Николай испугался, что население спьяну скинет его с трона, а заодно поквитается с царицей и Распутиным.