Семья Поланецких

Сенкевич Генрик

ГЛАВА XLVIII

Свирский на самом деле привез из Италии гроб с телом Букацкого и на другой день отправился к Поланецким. Но дома застал одну Марыню – Поланецкий уехал за город посмотреть продающуюся дачу. Марыня так изменилась, что Свирский с трудом ее узнал, но за время краткого знакомства в Риме успел полюбить и теперь расчувствовался, а приглядевшись, нашел Марыню трогательной по-своему, в ореоле будущего материнства, даже красивой – и, сравнивая ее с примитивами разных итальянских школ, стал, по своему обыкновению, вслух выражать свое восхищение. Марыня посмеялась оригинальности его вкуса, однако же немного ее ободрившей;

приезду его она обрадовалась, во-первых, симпатизируя этой цельной, здоровой натуре, а во-вторых, зная, что он и в присутствии мужа станет ее хвалить и тем возвысит в его глазах.

Надеясь дождаться мужа, она долго его не отпускала, но Поланецкий вернулся лишь поздно вечером. Тем временем зашел Завиловский, который довольно часто стал наведываться к Марыне, ища, с кем бы поделиться своим безмерным счастьем. Вначале поэт и художник поглядывали друг на друга настороженно, как часто бывает при встрече знаменитостей, когда один опасается, что другой станет важничать, но чем непритязательней оба, тем быстрее сходятся. Так и на этот раз. Лед был окончательно сломан, едва Марыня сообщила, что Завиловский – жених панны Кастелли, хорошей знакомой Свирского.

– Как же, как же! – воскликнул тот. – Отлично ее знаю. Моя ученица. – И, сердечно пожав руку Завиловскому, прибавил: – Волосы у вашей будущей невесты – тициановские… Чуть высоковата, ну, да ведь и вы роста немалого. А посадка головы – на редкость хороша! Вы обратили, конечно, внимание на ее движения – плавные, как у лебедя. Я так даже Лебедью ее прозвал.

– «La perla», да?

Свирский удивленно на него посмотрел.

– Да, есть такая картина Рафаэля, в Мадриде, в музее дель Прадо. Почему вы вспомнили о ней?

– Кажется, дамы наши что-то такое говорили, – пробормотал растерявшийся Завиловский.

– А, очень может быть! У меня в мастерской на виа Маргутта копия есть с этой картины, сделанная мной.

Завиловский подумал, что повторять сказанное тетушкой впредь надо поосторожнее, и стал вскоре прощаться, торопясь к невесте. Следом за ним ушел и Свирский, оставив Марыне адрес своей мастерской и попросив передать мужу зайти к нему поскорей по поводу похорон.

На другое же утро Поланецкий отправился к Свирскому. Мастерская его – нечто вроде застекленного павильона – лепилась к крыше высокого каменного дома, наподобие ласточкиного гнезда, и взбираться туда приходилось по крутой лестнице, как на башню. Зато художник чувствовал себя там вольготно и даже не прикрывал двери – подымавшийся к нему Поланецкий заслышал басовитый голос, распевавший песенку, которая сопровождалась глухими ударами по полу:

Тепло весна-красна несет,Луг зеленеет, луг цветет,И я пою и слез не лью:Тебя я больше не люблю!Гей-гу!

«Да, бас у него отменный, – подумал Поланецкий, приостанавливаясь и переведя дух, – но чем это он так стучит, черт его дери?»

Преодолев еще несколько ступенек и пройдя коридорчик, он понял причину этого стука: за открытой дверью в обтягивающей атлетический торс сетчатой рубашке появился Свирский с чугунными гирями в руках.

– Кого я вижу! – вскричал Свирский, опуская гири на пол. – Извините, не одет, гимнастикой вот немного занимался. Вчера заходил к вам, да не застал. Привез я нашего бедного Букация! А хата-то готова для него?

– Гробница уже две недели ждет, – ответил Поланецкий, пожимая ему руку. –

И крест поставлен. Рад вас приветствовать в Варшаве! Жена сказала мне, что гроб уже на Повонзках.

– Да, стоит пока в кладбищенской часовне. А завтра похороним.

– Хорошо. Сегодня же переговорю с ксендзами и уведомлю знакомых. А что там Васковский поделывает?

– Собирался вам написать. Из Рима его прогнала жара, и он знаете куда поехал? К младшим арийским братьям европейцев. Месяца два будет по этим местам путешествовать, так он сказал. Сам хочет убедиться, готовы ли они исполнить историческую миссию, которую он им предназначил. В Анкону поехал, Фиуме и так далее!..

– Бедный старикан! Боюсь, как бы его не постигло новое разочарование.

– Весьма возможно. Над ним и так уже смеются. Не знаю уж, способны ли арии воплотить в жизнь его идею, но сама она до того необычна, по-христиански благородна, что, ей-богу, только такой человек и мог до нее додуматься. С вашего разрешения я оденусь. У вас тут жарко, почти как в Италии, гимнастикой лучше в одной рубашке заниматься.

– Лучше всего в такую жару вообще не заниматься, – отозвался Поланецкий и прибавил, глядя на его руки: – Вас за деньги можно показывать.

– А что, важные бицепсы? – сказал Свирский. – А дельтовидные мышцы? Посмотрите! Мускулатура – моя гордость. Букацкий говаривал, мол, бездарью меня обозвать всякий волен, зато никто не посмеет усомниться, что я одной рукой сто кило подыму и из десяти выстрелов десять раз попаду в цель.

– И чтоб никто такие мускулы не унаследовал!..

– Эхма! Что поделаешь! Боюсь бессердечных женщин, ей-богу, боюсь! Найдите мне вторую такую же, как ваша жена, и женюсь, не раздумывая ни минуты. Ну да ладно!.. Так, кого вам пожелать – сына или дочку?

– Дочку, дочку!.. Потом пускай идут сыновья, но первая пусть будет дочка.

– А когда ожидаете?

– Как будто в декабре.

– Ну и с богом. Жена ведь ваша здорова, так что опасаться нечего.

– А правда, она очень изменилась?

– Да, она иначе выглядит, но дай бог всякой так выглядеть! Какое лицо! Будто с картины Боттичелли! Честное слово! Помните его «Мадонну с младенцем и ангелами», на вилле Боргезе? Есть там среди ангелов одна головка, склоненная, в венке из лилий, так вот, у вашей жены такое же выражение, в точности. Вчера я просто умилился, до чего поразительное сходство. – Он зашел за ширму одеться. – Вот вы спрашиваете, почему я не женюсь. Знаете почему? Все напоминаю себе (как Букацкий говорил), что у меня мускулы крепкие, язык острый, а сердце мягкое. Да, мягкое до того, что имей я такую жену, как пани Марыня, и будь она в таком положении, то, ей-богу, не знаю, что бы и делал. На коленях ползал перед ней или челом бил – или в красный угол поставил, как икону, и молился бы на нее, видит бог, не знаю!

– Э, – засмеялся Поланецкий, – это так кажется только… до свадьбы, а потом избыток чувств умеряется привычкой.

– Не знаю. Может, я только такой дурак.

– Знаете что? Вот родит Марыня и пускай вам подыщет жену себе под стать.

– Идет! – крикнул Свирский из-за ширмы. – Verbum! [59] Вверяюсь пани Марыне и, как она скажет: «Женись», – женюсь с закрытыми глазами. – И, выйдя еще без сюртука к Поланецкому, повторил: – Идет! Кроме шуток!.. Лишь бы она согласилась.

59

Даю согласие! (лат.)