Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— В Остенде, — объясняла г-жа де Батенкур, все еще сердясь на лень своей дочери, — были устроены уроки танцев по утрам в казино. Я хотела, чтобы она ходила туда. Так вот, после каждого танца эта девица в изнеможении валилась на диванчик, хныкала, старалась обратить на себя всеобщее внимание. Все ее страшно жалели… — Она пожала плечами. — А я терпеть не могу этих нежностей! — горячо вырвалось у нее.
И взгляд, устремленный на Антуана, был так неумолим, что ему внезапно вспомнились ходившие в свое время слухи, будто старый Гупийо, который под конец жизни сделался ревнив, умер от яда. Она прибавила негодующим тоном:
— Это становилось так смешно, что я вынуждена была уступить.
Антуан окинул ее недоброжелательным взглядом. Внезапно он принял твердое решение. С этой женщиной он не станет вести серьезного разговора: пусть она себе спокойно уходит, а он спешно вызовет ее мужа. Гюгета не дочь Батенкура, но Антуан помнил, что Жак всегда говорил о Симоне: "В башке у него пусто, а сердце золотое".
— Ваш муж в Париже? — спросил он.
Госпожа де Батенкур решила, что он наконец соглашается придать разговору более светский характер. Мог бы поторопиться! Она хотела попросить его кое о чем, и для этого ей нужно было завоевать его расположение. Она засмеялась и призвала англичанку в свидетельницы.
— Вы слышите, Мэри? Нет, мы осуждены оставаться в Турени до февраля, из-за охотничьего сезона! Мне удалось вырваться сюда на этой неделе, в перерыве между двумя партиями гостей, но в субботу у меня опять полон дом.
Антуан ничего не ответил, и это молчание рассердило ее окончательно. Приходилось отказаться от мысли приручить этого дикаря. Она находила, что он просто смешон с этим своим отсутствующим видом и к тому же дурно воспитан.
Она прошла через всю комнату за своим манто.
"Отлично, — подумал Антуан, — сейчас я пошлю телеграмму Батенкуру; адрес у меня есть. Он может быть в Париже завтра, самое позднее послезавтра. В четверг — рентген. И для полной уверенности консультация с Патроном. В субботу мы заключим ее в гипс".
Гюгета, сидя в кресле, надевала перчатки с видом примерной девочки. Г-жа де Батенкур, утопая в мехах, поправляла перед зеркалом свою шляпу из перьев золотистого фазана, напоминавшую шлем валькирии. Довольно кислым тоном она спросила:
— Ну что же, доктор? Никаких предписаний? Что вы велите ей делать? Нельзя ли ей будет иногда ездить на охоту с мисс в английском шарабане?
VI. Красавец Рюмель
Проводив г-жу де Батенкур, Антуан вернулся в кабинет и открыл дверь в приемную.
Вошел Рюмель походкой человека, который не может терять даром ни минуты.
— Я заставил вас ждать, — сказал, извиняясь, Антуан.
Тот ответил жестом вежливого протеста и протянул руку как хороший знакомый. Он как бы говорил: "Здесь я всего-навсего пациент". На нем был черный сюртук с шелковыми отворотами, в руке он держал цилиндр. Его представительная осанка вполне гармонировала с этим официальным облачением.
— Ого! — весело заметил Антуан. — У вас такой вид, словно вы приехали прямо от президента республики.
Рюмель засмеялся довольным смехом.
— Не совсем, мой друг. Я из сербского посольства: был завтрак в честь миссии Даниловского, которая на этой неделе остановилась проездом в Париже. А сейчас — новая обуза: министр посылает меня встречать королеву Елизавету [141] , которой, к сожалению, вздумалось объявить, что в пять часов она посетит выставку хризантем. Впрочем, я с ней знаком. Она очень простая и милая. Обожает цветы и терпеть не может никаких церемоний. Я могу ограничиться несколькими приветственными словами без всякой официальности.
141
Королева Елизавета. — Имеется в виду супруга Альберта I, короля Бельгии с 1909 г.
Он улыбнулся с каким-то отсутствующим видом, и Антуану пришло в голову, что он обдумывает свое приветственное слово, которое должно быть и почтительным, и галантным, и остроумным.
Рюмелю было уже за сорок. Львиная голова с густой белокурой гривой, откинутой назад и обрамляющей полноватое лицо, похожее на лицо древнего римлянина; воинственные, лихо закрученные усы; голубые глаза, живые и пронзительные. "Не носи этот хищник усов, — думал иногда Антуан, — у него был бы бараний профиль".
— Ах, этот завтрак, мой друг! — Он сделал паузу, полузакрыл глаза и слегка покачал головой. — Двадцать или двадцать пять человек за столом, всё сановники, важные особы, и что же? В лучшем случае найдется двое-трое умных людей. Просто ужасно!.. Но все-таки я, кажется, обделал одно дельце. Министр ничего не знает. Боюсь, как бы он мне его не испортил: он совсем как собака, вцепившаяся в кость…
Сочный голос и тонкая улыбка, как бы продолжающая каждое произнесенное слово, придавали его речи известную остроту, всегда, впрочем, одинаковую.
— Вы разрешите? — прервал его Антуан, подходя к письменному столу. Мне нужно только послать одну срочную телеграмму. — Я вас слушаю. Как вы себя чувствуете после этой сербской трапезы?
Рюмель не ответил на вопрос, словно не расслышал его. Он продолжал непринужденно болтать. "Стоит ему начать говорить, — подумал Антуан, — как он сразу же теряет вид занятого человека…" И пока он набрасывал телеграмму Батенкуру, до его рассеянного слуха долетали обрывки фраз:
— …с тех пор как Германия начала шевелиться… Сейчас они собираются открыть в Лейпциге памятник событиям тысяча восемьсот тринадцатого года [142] . Тут уж не обойдется без шума. Они пользуются любым предлогом… Все к тому идет, друг мой, и очень быстро! Подождите годика два-три… Все к тому идет!..
142
…открыть в Лейпциге памятник… — В октябре 1813 г. армия Наполеона потерпела поражение от соединенной армии России, Австрии, Пруссии и Швеции. Это событие вошло в историю под названием "Битва народов". В день ее столетия в Лейпциге состоялось открытие обелиска в честь победы над французами, сопровождавшееся антифранцузскими манифестациями.
— К чему? — спросил Антуан, поднимая голову. — К войне?
Он весело поглядел на Рюмеля.
— Разумеется, к войне, — ответил тот серьезно. — Прямо к ней и идем.
Рюмель страдал безобидной манией: он давно уже предсказывал, что в скором времени разразится европейская война. Иногда можно было подумать, что он рассчитывает на это. Так, например, сейчас он даже добавил:
— Вот тогда и надо будет оказаться на высоте.
Двусмысленная фраза, которая могла означать: идти сражаться, но которую Антуан без колебания перевел: добраться до власти.