Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Всемогущий! Дух Животворящий! Ты обитаешь везде, в каждой мельчайшей частице созданий своих. И я взываю к тебе из глубины сердца. Ниспошли мир свой этому исполненному страданий home [16] . Огради это ложе от всего, что чуждо мысли о жизни! Зло коренится лишь в слабости нашей. О, изгони, Господи, из наших душ Отрицание! Ты один — бесконечная Мудрость, и все, что творишь ты с нами, происходит по законам твоим. Вот почему эта женщина доверяет тебе свое дитя, что распростерлось на самом пороге смерти! Она вручает его Воле твоей, она оставляет его, отрешается от него! И если нужно, чтобы ты отнял ребенка у матери, если так нужно, она согласна, она согласна!
16
Дому (англ.).
— О, замолчите! Нет, Джеймс, нет! — пролепетала г-жа де Фонтанен.
Не двигаясь с места, Грегори уронил ей на плечо свою железную руку:
— Маловерная, вы ли это? Вас ли столько раз просветлял дух господень?
— Ах, Джеймс, за эти три дня я так исстрадалась, я не могу больше, Джеймс!
— Я смотрю на нее, — сказал он, отступая на шаг, — это уже не она, я больше не узнаю ее! Она открыла Злу дорогу к мыслям своим, в самый храм господень! Молитесь, бедная женщина, молитесь!
Тело девочки билось под простыней, сотрясаясь от нервной дрожи; глаза снова открылись, воспаленный взгляд медленно переходил с одной лампы на другую. Грегори не обращал на это никакого внимания. Сжимая дочь в объятиях, г-жа де Фонтанен пыталась унять судороги.
— Высшая сила! — нараспев тянул пастор. — Истина! Ты возгласила: "Если кто хочет идти за мною, отвергни себя". Что ж, если нужно, чтобы мать была наказана в младенце своем, она приемлет и это! Она согласна!
— Нет, Джеймс, нет!
Пастор склонился к ней:
— Отвергните себя самое! Самоотречение — те же дрожжи, ибо так же, как дрожжи преображают муку, так и самоотречение преображает дурную мысль и дает подняться Добру! — И продолжал, выпрямляясь: — Итак, если хочешь, Господи, возьми к себе ее дочь, возьми, она отрекается от нее, она покидает ее! И если тебе нужен ее сын…
— Нет… нет…
— …и если тебе нужно взять и сына ее, да будет исторгнут и он! Пусть никогда не ступит он больше на порог материнского дома!
— Даниэль!.. Нет!
— Господи, она вверяет своего сына твоей Мудрости, вверяет по доброй воле! И если супруг ее тоже должен быть отнят, да свершится и это!
— Только не Жером! — застонала она, подползая на коленях.
— Да свершится и это! — продолжал пастор еще более восторженно. — Да будет так, без спора, по Воле твоей, о источник Света! Источник Блага! Дух!
После короткой паузы он спросил, не глядя на нее:
— Принесли ли вы жертву?
— Сжальтесь, Джеймс, я не в силах…
— Молитесь!
Прошло несколько минут.
— Принесли ли вы жертву, полную жертву?
Не отвечая, она в изнеможении опустилась на пол возле кровати.
Прошло около часа. Больная была неподвижна; лишь голова, покрасневшая и отечная, металась по подушке из стороны в сторону; дыхание было хриплым; в открытых глазах стыло безумие.
Внезапно пастор вздрогнул, словно г-жа де Фонтанен окликнула его, хотя она не шевельнулась; он стал возле нее на колени. Она выпрямилась, ее черты слегка разгладились; она долго смотрела на маленькое, прильнувшее к подушке лицо, потом развела руками и сказала:
— Господи, да будет Воля твоя, не моя.
Грегори не шелохнулся. Он ни на мгновенье не сомневался, что рано или поздно эти слова будут произнесены. Глаза его были закрыты; всеми силами души он взывал к милосердию божьему.
Время шло. Порою казалось, что девочка теряет последние силы, что последние искры жизни угасают в ее глазах. Потом тело начинало трястись в судорогах, и тогда Грегори брал руку Женни и, сжимая в ладонях, говорил со смирением:
— Мы пожнем! Мы пожнем! Но надо молиться. Помолимся.
Около пяти часов он поднялся, укрыл ребенка соскользнувшим на пол одеялом и отворил окно. В комнату ворвался холодный ночной воздух. Г-жа де Фонтанен, по-прежнему стоявшая на коленях, даже не сделала попытки удержать пастора.
Он вышел на балкон. Рассвет едва брезжил, небо еще хранило металлический цвет; улица темнела, точно таинственный ров. Но над Люксембургским садом уже светлел горизонт; по улице плыли клубы тумана, окутывая, точно ватой, черные купы деревьев. Грегори напрягся, чтобы унять дрожь, и стиснул руками перила. Утренняя свежесть колыхалась под прикосновениями легкого ветра и овевала его влажный лоб и лицо, изнуренное бессонной ночью и молитвой. Крыши уже начинали синеть, ставни четко выделялись на закопченном камне стен.
Пастор обратился лицом на восход. Из темных глубин ночи вздымалось к нему широкое полотнище света; мгновенье — и розовый свет разлился уже по всему небу. Природа пробуждалась; мириады лучезарных молекул искрились в утреннем воздухе. И вдруг он почувствовал, как его грудь наполняется новым дыханьем, как сверхчеловеческая сила пронизывает все его существо, приподнимает его над землей, делает огромным и всемогущим. На какой-то миг к нему приходит сознание безграничности своих сил, его мысль повелевает вселенной, он может решиться на все, может крикнуть этому дереву: "Трепещи!" — и оно затрепещет; может крикнуть этой девочке: "Встань!" — и она воскреснет. Пастор простирает руки, и вдруг, подхватывая его порыв, листва на улице вздрагивает: с дерева, растущего под балконом, с хмельным щебетом срывается огромная стая птиц.
Он подходит к кровати, кладет руку на голову коленопреклоненной матери и восклицает:
— Алилуйя, dear! Полное очищение свершено!
Он наклоняется к Женни.
— Мрак изгнан! Дайте мне руки, славная моя.
И ребенок, который за последние двое суток почти не понимал обращенных к нему слов, протягивает руки.
— Посмотрите на меня!
И блуждающие глаза, которые, казалось, уже утратили способность что-либо видеть, устремляются на него.
— Он избавит тебя от смерти, и твари земные пребудут в мире с тобой. Вы здоровы, малышка! Больше нет мрака! Слава богу! Молитесь!